Эгипет

Весь с головой в апрельском утре, Пирс Моффет вышел из квартиры и двинулся по Мейпл-стрит к центру города. В нескольких ярдах от тротуара, по которому он шел, соседи копали, сажали, высвобождали кустарники из-под зимних укрытий, обрезая сухие ветви. Некоторые поднимали головы и провожали Пирса взглядом, и большинство здоровалось. «Доброе утро!» — сердечнейшим образом отвечал Пирс, в глубине души посмеиваясь над здешней патриархальностью; такое впечатление, что он вернулся с далекой каменистой планеты туда, где между человеком и землей сохранились нормальные, человеческие отношения; эти милейшие люди даже и представить себе не могли, насколько странным был для него сам тот факт, что с ним здороваются на улице незнакомцы. Он благословил их, благословил их обширные задницы, которые являлись на свет божий всякий раз, как они наклонялись над своими горшочками и бордюрчиками, благословил их живые изгороди и лимонного оттенка цветы, высыпавшие на черных ветвях кустарника, — черт, как бишь его называют, опять вылетело из головы, форсития, что ли?

И столько было всякого, что непременно нужно было выучить или вспомнить: названия цветов и трав и порядок, в котором они цветут, принятые между добропорядочными гражданами формы приветствия и что на них должно отвечать; названия городских улиц и переулков, местные магазины, обычаи, история здешних мест. Пирс вздохнул полной грудью. «Как много всего на просторах земли, — подумал он, — мы можем быть счастливы, как короли»[225].

Счастливы, как короли. Он свернул с Мейпл-стрит на Ривер-стрит (интересно, отцы-основатели этого городка долго думали, прежде чем выбрать для улиц все эти простые, самоочевидные названия — Мейпл, Ривер, Хилл[226]?), а потом свернул еще раз, там, где Ривер-стрит пересекается с Бриджес-стрит и где главные здания города смотрятся в быструю мутную реку и в весеннее небо. На углу он зашел в маленький магазинчик, жестяная красно-белая вывеска над которым гласила: УНИВЕРСАЛЬНЫЙ МАГАЗИН. Он хотел купить пакетик своего обычного дешевого табака, а потом заметил, что кроме сладостей, жевательной резинки и сигарет здесь продаются еще и журналы, в общем-то совсем неплохая подборка, разложенная на высокой деревянной этажерке, включая пару специальных, на которые Пирс собирался оформить подписку с доставкой, а теперь можно этого и не делать. Ну и славно. Он прошел дальше, в полутемные глубины магазинчика. Там стояла невысокая стойка-автомат с газированной водой, с настоящим мраморным верхом и тремя, не то четырьмя вертящимися табуретами; он провернул один по ходу, и тот грохотнул именно так, как должны вести себя такого рода табуреты. Рядом с витриной висело объявление насчет свежих газет с уведомлением о том, что желающие получать «Нью-Йорк таймс» должны заранее сделать заказ на номер вперед.

Н-да.

Пирс надолго застрял у стойки, с огромной кипой газет в руках; он вдруг понял, что некое особенное ощущение, которое всегда, сколько он себя помнил, приносило с собой воскресенье, — ощущение, неизменное в любую погоду и в любое время года и связанное с такими понятиями, как головная боль, подавленное настроение и даром потраченное время, — происходило вовсе не оттого, что когда-то Иегова провозгласил сей день своей неотъемлемой собственностью, испортив его тем самым даже для неверующих, нет, никоим образом. Это ощущение подобно газу сочилось из воскресной «Таймс» — газу с кислотным привкусом типографской краски и с одуряющим, рвотным действием. Когда он перестал покупать «Таймс», симптомы вроде бы и в самом деле ослабли. Но здесь отравляющее действие прессы, судя по всему, можно окончательно свести на нет. Однако чем же они тут занимаются, в подобном случае, по воскресеньям? Этак, того и гляди, придется приучить себя ходить в церковь.

Еще дальше (магазинчик оказался куда обширнее и заключал в себе куда как более значительные множества вещей, чем то казалось снаружи) расположились витрины с канцелярскими товарами и школьными принадлежностями: карандаши и ручки, скотч, клей и кипы больших желтых блокнотов, того же самого оттенка, что и только что виденные цветы на улице. А еще здесь были ленты для пишущих машинок и маленькие бутылочки с белой краской, чтобы замазывать опечатки; резинки-стерки, прямоугольные и округлые. По большому счету здесь было все, что ему нужно для предстоящих трудов, и вроде бы наилучшего качества, и только что распаковали.

— Что-нибудь ищете, сэр? Позвольте, я вам помогу, — обратилась к нему дама за передней стойкой; дужки ее зеркальных очков были соединены похожей на четки цепочкой, цепочка была закинута за шею и колыхалась всякий раз, как продавщица поворачивала голову.

— Нет, спасибо, просто смотрю, что к чему.