Египетские новеллы

— Я ей покажу! Кто не хочет есть сливы, пусть довольствуйся косточками.

Так сказал муж, запер дверь дома и, убедившись, что жена там, а ключ у него в кармане, удалился.

Но судьба при этом хитро улыбнулась.

Какое одиночества испытала бедняжка, какая горечь и тоска наполняли ее сердце! Наима плакала так, что чуть не захлебнулась слезами. Она была не в состоянии поверить в то, что произошло. Ее охватило оцепенение, и она лежала неподвижно на полу, как мертвая. Взгляд ее был устремлен в пространство.

Так проходили часы. Наима оставалась в том же положении, изредка предавалась воспоминаниям, и тогда слезы горячим потоком текли из ее глаз.

А когда наступила ночь, бедная женщина, обессиленная, бросилась на свое жесткое ложе, испуская тяжкие стоны, пока ее не одолел сон. Но разве можно назвать сном это полузабытье, во время которого напряжено все тело? Человек продолжает метаться на постели, его усталость и муки только увеличиваются. Разве можно назвать сном это полузабытье, полное ужасных видений? Это не сон, а мука! И бедняжка Наима была обречена на эти страдания. Cтоило сомкнуть веки, как ей снились великаны, преследующие ее, и она в ужасе просыпалась. Как только снова засыпала, ей представлялось, что она в подземелье или в пещере, где царит густой мрак и полно всякой нечисти.

Она просыпалась, торопливо ощупывала свои руки, ноги, грудь, боясь, не случилось ли с ней чего-нибудь. Потом опять засыпала, но вскоре ей являлись призраки и скалили зубы, черепа и скелеты танцевали танец смерти. Ночной мрак только усугублял ее страхи, и она уже собиралась звать на помощь. Но те самые ночи, которые приносят горе, со временем облегчат его, потому что сами они порождают утешение.

Заслуга врачевания при помощи самой большой дозы бальзама утешения принадлежала сердцу, бившемуся в груди старой женщины по имени Умм Бхатырха. Мы оставили ее на матраце, постеленном на циновке, которая лежала на земле. Можно спокойно оставить ее там: она все равно не покинет своего места. Умм Бхатырха старая, низенькая и очень толстая. Голова ее покоится на плечах без какого-либо посредничества шеи, так что, как только старуха открывает рот, подбородок упирается ей в грудь. У нее выпуклые глаза, тяжелые веки, на лице много морщин. Остатки седых волос она прикрывает черным покрывалом. Сверху Умм Бхатырха носит фиолетовый платок, с которого у правого уха свешивается серебряный треугольный амулет. Она покидает свое место только в случае крайней необходимости, потому что, говорит она, «в ее ногах живут злые духи».

Такова была женщина, которая прислуживала Наиме или, вернее, стерегла ее. Но Наима избавляла ее от трудностей этой миссии: она не помышляла ни о бегстве, ни о самоубийстве, потому что не в ее характере были дурные помыслы. И вскоре между ними завязалась дружба. Так добрые сердца всегда узнают друг друга.

Старуха развлекала Наиму, рассказывая ей о своей молодости и лишениях, о женщинах и девушках, к которым сначала судьба была сурова, а затем после невзгод улыбалась и приносила счастье. Часто такие беседы заканчивались сказкой из «Тысячи и одной ночи». Наима прислушивалась к словам старухи, успокаивалась и обретала душевный мир. Иногда она парила в мечтах и с детской наивностью прерывала старуху.

Как ты думаешь, что меня ожидает, тетушка Бхатырха? Может быть, то же, что девушек в кинематографе, которых крадут разбойники, бросают в разрушенном доме или в пещере и мучают почти до смерти, пока аллах не пошлет им храбреца, который одолевает разбойников и спасает несчастную девушку. Может так быть?

И старуха почувствовала жалость к своей невиновной пленнице. Уступи она этому чувству, слезы хлынули бы из ее глаз, но она овладевала собой и шутливо спрашивала:

— А что такое кимограф, Наима ханум?

— Ки-не-ма-то-граф.

И обе смеялись.

— Это там, где делается темно, а потом на стене шевелятся тени?

— Вот-вот, это и есть.

— Мой племянник Сейид однажды взял меня с собой туда, я очень устала, и глазам было больно.

Наима спросила:

— Как ты думаешь, кто этот храбрец, которого мне пошлет аллах?

Старуха пристально посмотрела на нее, согнала муху с носа, но ничего не ответила.

А Наима продолжала:

— Может быть, сам аллах? Ведь у меня никого нет, я даже мать не видала больше месяца.

Она готова была разрыдаться, но старуха снова стала ее развлекать беседой.

Так прошло больше месяца. Мамдух эфенди отпирал дверь, чтобы передать старухе продукты, затем снова закрывал ее.

Но после просьб матери Наимы, вмешательства некоторых ее знакомых, после различных предупреждений, глупых разговоров и долгих споров Мамдух эфенди согласился оставить старухе ключ. Таким образом, легкое дуновение свободы проникло в дом, и Наима с радостью вдохнула его. Теперь старуха могла с разрешения Наимы иногда покидать дом. Изредка она ночевала у своей дочери, а Наима оставалась одна в доме. Но она уже была значительно спокойнее, чем прежде.