Египетские вечера

Я сняла наушники и задумалась. Так-так, не похоже, чтобы это грязное дело, я имею в виду двойное убийство, сделал Тимохин. Он сам, кажется, в полных непонятках. Да и Галя эта вареная какая-то. Что от нее можно ожидать? С подружками встречается. Оно и понятно, любовника убили. Да. Вот еще причина, по которой она не может быть замешана в смертях. Если Селезнев был ее любовником, то зачем ей было его убивать?

Но тогда про какую женщину говорили мне кости? Наверное, пока не стоит делать скоропалительных выводов.

Я закурила. Вот бы сейчас в гости к Гольдфельду наведаться… Только неизвестно, будет ли он со мной разговаривать. Но попытка не пытка. Попробую все же.

И я поехала к Марку Гиршевичу. У меня не было уверенности, что он дома, но вдруг повезет.

Только поднявшись к его двери, я поняла, что представляю собой совсем не ту Татьяну, которая приходила к нему беседовать. Я теперь старушка. О чем можно вести со мной разговоры?

Я еще ничего толком не придумала, а дверь уже открылась, и на пороге возник Гольдфельд собственной персоной.

— Здравствуйте. Чему обязан?

— Вы Марк Гиршевич? — быстро заговорила я. — Знаете, меня какое дело к вам привело? Очень-очень важное. Но только не при открытых же дверях нам разговаривать…

Господин Гольдфельд очень удивился. А вид у него был измученный. Наверное, сильно переживает потерю своей ценной вазы.

— Проходите, но только я все равно ничего не понимаю. Кто вы и зачем пришли?

Дверь за мной он закрыл, но дальше порога звать не стал.

— Помните, к вам девушка Татьяна приходила? Она журналистка, статью написать про вас хотела, — сказала я.

— Помню. И что дальше?

— Я ее двоюродная бабушка. И мне надо с вами поговорить. Дело в том, что она исчезла. Я совсем с ног сбилась. Вы ничего не знаете?

— Я? — еще больше удивился и, я даже сказала бы, оскорбился Марк Гиршевич. — Помилуйте! При чем тут я? И откуда я могу знать, куда делась ваша молоденькая и такая красивая внучка? Может, она к жениху убежала.

— Значит, вы не в курсе? А я уже всех подруг обежала. Вот решила и к вам зайти.

— Знаете, у меня и своих проблем хватает. Если еще и чужими заниматься…

— Я понимаю. Слышала, у вас вазу умыкнули.

— Да как вы смеете так говорить! — вдруг раскричался Гольдфельд. — «Умыкнули»… Ее наглым образом украли! И я совершенно потерял рассудок. Если она не будет найдена, я этого не переживу.

На глазах далеко не молодого мужчины я увидела слезы. И даже опешила. Неужели он и впрямь собирается покончить жизнь самоубийством?

— А вот так говорить не нужно. Все уладится. Все будет хорошо. Марк Гиршевич, а может, вы меня все же в комнату позовете? Мне на самом деле есть что вам сказать. Вы же видите, я не голодранка с улицы.

Мужчина ничего не мог сказать. Он просто махнул рукой в сторону гостиной, а сам пошел в ванную комнату. Скоро он вернулся.

— Вы простите. Но я… Для меня это такой удар. В самое сердце. Кто-то очень жестоко решил со мной поступить. И зачем я только ее всем показывал?

«Сам же, дурак, хотел, — подумала я. — Вот теперь и получай известность».

Гольдфельд подал мне газеты.

— Вы видите, об этом уже пишут в прессе. Сообщают, что ведется следствие. Только у меня все равно нет никакой надежды, что я еще когда-нибудь увижу свою драгоценность. О боже!

Мне стало искренне жаль его. А еще мне стало ясно, что вазу действительно украли и сделал это не он сам. Значит, можно перед ним открыться.

— Я знаю, Таня сначала не хотела вам говорить правду, — начала я. — Впрочем, она и не сказала… Дело в том, что Таня — частный детектив.

— Кто? Ваша внучка Татьяна? Частный детектив? С ума сойти!

— Я не вру.

— И что?

— Она, когда к вам приходила, не в газету статью хотела писать. Она расследует убийство охранников, которые вашу вазу перевозили. Теперь сомнений быть не может: их гибель напрямую с кражей связана.

— Да вы что придумали? При чем тут они? — пожал плечами Марк Гиршевич.

— А вы сами подумайте. Сначала убивают охранников, потом крадут вазу…

— Ну и что? Не убили же тех идиотов-охранников, которые везли ее в тот проклятый день!

— Это говорит только о том, что первые охранники что-то знали или подозревали. Их и убрали. А последние были просто пешками. Зачем лишние смерти, если и так удалось украсть?

— Хи, а может быть… — задумчиво согласился со мной Гольдфельд.

— И зачем же вы так ругаетесь? Никак от вас не ожидала, — нахмурилась я. — Таня о вас только положительное рассказывала. Говорила, что вы мировой парень, и все такое хорошее.

Гольдфельд заткнулся. Он, наверное, никак не мог переварить сообщение, что кто-то может называть его мировым парнем. Я бы сама в такое не поверила. Но надо же было еще как-то усыпить его бдительность. А что лучше лести может помочь в таком тонком деле?

— Все равно я не могу понять.

— А вам и не надо. Вы подумайте, не слышали ли вы чего в тот последний день работы выставки. И еще: оружие у охранников было, но его, оказывается, сломали. Они знали об этом или нет? Вы ведь приближенный. Должны быть в курсе всех дел, касаемых вашей персоны и вашей вазы.