Египетский манускрипт

Перед лавочкой с сувенирами стоял кавалергард. Нет – КАВАЛЕРГАРД! Каретников слабо разбирался в мундирах конца девятнадцатого века, его любимыми периодами были Первая мировая и эпоха наполеоновских войн. Но и этих знаний хватило, чтобы понять – облачение реконструктора безупречно. Можно сколько угодно рассуждать о правильных выпушках, исторически достоверных пуговицах, аутентичном крое отворотов мундира… но как добиться вот такой цельности образа? Что заставляет поверить, что сюртук и лосины привычны хозяину не меньше, чем тренировочный костюм? А иначе – самый «правильный» мундир будет висеть как тряпка, надежно определяя своего владельца в категорию ряженых…

А этот персонаж был кем угодно, только не ряженым. Парадный мундир тяжелой лейб-гвардейской кавалерии – белый, с желтым приборным сукном[69], – сидел на нем как влитой. Крытая латунью кираса и каска, увенчанная двуглавым орлом, сияли так, что глазам было больно. На боку – палаш в зеркальных ножнах; судя по тому, как небрежно кавалерист поддерживал оружие, ему не приходится задумываться, как бы не задеть ножнами юбку стоящей рядом дамы, все происходит само собой…

Ножны музыкально звякнули. Каретников припомнил байку о том, что лейб-гвардейцы бросали в ножны серебряные гривенники, – для такого вот звона. Реконструкторы-кавалеристы пытались повторить этот трюк – тщетно. А тут…

– Барон, вон там, кажется, квасом торгуют, а вы пить хотели…

Рядом с конногвардейцем стоял пехотный рядовой. Он не отличался от других реконструкторов в австрийских, русских, немецких, даже сербских мундирах. Разве что тем, что не вполне соответствовал эпохе: молодой человек был одет в белую рубаху и кепи того образца, что были приняты в царствование Александра Второго… или Третьего? В любом случае и форма и снаряжение воссозданы весьма тщательно, даже винтовка не похожа на мосфильмовскую трехлинейку советского образца.

– Кто это, Андрей Макарыч? – не унималась Евгения Александровна. – Может, подойдем, спросим? Мы его никогда не видели – странно, правда?

И верно. Круг исторической реконструкции достаточно узок; а уж владелец такого роскошного мундира был бы замечен давным-давно. И тем не менее доктор был уверен – он не видел «конногвардейца» ни на одном из военно-исторических праздников.

– Простите, барон, – церемонно обратился Каретников к незнакомцу. – Ваш мундир – кавалергардского полка, кажется?

– Лейб-гвардии Кирасирского Его Величества, – с удивлением ответил кавалерист. – Ротмистр Корф, к вашим услугам. Простите, а мы разве знакомы?

– Увы, нет. Я услышал, как назвал вас рядовой, – Каретников кивнул на молодого человека. – Вот и позволил себе…

Подобные вещи были в обычае среди реконструкторов: если кто-то воспроизводит некий образ и хочет, чтобы его называли определенным, соответствующим ему способом, – почему бы не порадовать коллегу?

– Каретников, Андрей Макарыч, – в свою очередь представился доктор. – Штаб-ротмистр медицинской службы Ахтырского гусарского полка!

– Гусар? – восхитился «барон». – Рад, весьма рад, не ожидал! А где ваш полк?

– Вон там, у плац-театра, – ответил Каретников. – На лугу, у самой реки, с лошадьми. Хотите взглянуть? Мы как раз туда собирались, верно, барышни?

Евгения Александровна и ее спутницы с готовностью закивали, не отрывая от барона восхищенных взглядов. Каретников усмехнулся. Барышни – они во все времена одинаковы…

– Так составите нам компанию, барон? И, кстати, – вы с вашим спутником разве не участвуете в баталии?

В 1879 году на участке Московско-Ярославской железной дороги пустили до Сергиева Посада особые, «дачные» поезда из немецких вагончиков фирмы «Пфлуг» – с открытыми поручневыми площадками на торцах. Билет в такой вагон стоил шестьдесят пять копеек, против обычных восьмидесяти. Дачные поезда ходили три раза в день и делали по пути до Сергиева Посада по пять-шесть остановок; одна из них как раз и была платформа «Перловская», от которой рукой было подать до поселка, где жили на даче господа Овчинниковы.

Яша решился ехать к Николке не сразу; после беседы, подслушанной в Григорьевском низке, он проследил за Геннадием, Дроном и студентом-кокаинистом – и выяснил, что обитает тот в «Аду», заброшенном барском доме на Большой Бронной, населенном почти сплошь студентами. Слава «Ада» соответствовала названию: по Москве шептались, что домина этот – рассадник карбонариев и бомбистов, и там витает еще дух нечаевского кружка.

В сам «Ад» Яков соваться не решился и, дождавшись, когда Геннадий с Дроном уйдут, навел справки об их спутнике. Звали его Владимир Порфирьевич Лопаткин, мещанин из Самары; учился он в Императорском Московском техническом училище, проживал в «Аду» уже третий год, заработав за это время репутацию отъявленного бунтаря и кокаиниста.

Сам Яков не узнал во Владимире Лопаткине бомбиста, чуть не спровадившего его с друзьями на тот свет; это стало ясно из разговора Геннадия с Дроном. Гости из будущего имели к студенту-бомбисту какой-то интерес, но делиться им не собирались ни с Никоновым, ни с бароном, ни с кем-то еще.