Год такой дружбы идет за все три, а кому и четыре…
Впрочем, у нее и сейчас еще ноги очень даже ничего; кстати, никогда не обращала на меня никакого внимания.
Фома:
«Я так понимаю, что это что-то вроде фантаз…»
«Нет! – резко обрывает его Вера. – Нет! Абсолютно. Я же тебе говорю: ему открылось. Это гениальное прозрение, понятно? Гениальное! Переворот в истории! Там никаким шлиманам не фиг делать!»
Фома:
«Я понял. А он много пил в последнее время?»
Вера (пожимая плечами):
«Да нет... как обычно».
«А наркотики?»
«Нет. Ты же знаешь, он всегда был противник. И причем здесь это?»
«Просто спрашиваю».
«Это здесь ни при чем».
Фома грустно кивает.
«Нет, это и в самом деле что-то удивительное! – горячо продолжает Вера. – Как будто снисходит на него, понимаешь? Когда его слушаешь, то прямо видишь все эти станции: Луксор, Карнак, как их там еще... Если у греков был их греческий огонь, то можно допустить, что он был известен еще египтянам, и вот они использовали его как реактивную силу для своих повозок – понимаешь, да? Таким образом они пытались оживлять покойников. Там, под Долиной Царей. Они верили, что набрав определённую скорость можно пустить процессы вспять, воскресить умершего, и тогда уже он приобретёт бессмертие. Представляешь? Ты где-то такое слышал?»
«Нет, конечно. Где я еще мог такое услышать?»
«Только не надо вот этой твоей иронии».
«Какой иронии, Вера? Никакой иронии. Ты только не волнуйся».
«А я и не волнуюсь. Перестань из меня идиотку делать, ладно? Я тебя не для этого позвала».
«Вера, ну зачем ты... я ничего, просто...»
«Не надо! Он должен закончить вот это!»
Вера со всего размаха хлопает по папке перед собой; бутылка на столе падает, я ее тут же поднимаю.
«Эге, ребята, – думаю я, – да вы, я вижу, времени тут зря не теряли».
Фома:
«А почему ты решила, что он исчез надолго? Такое ведь бывало. Может быть, надо просто подождать?»
«Нет!»
«Почему?»
«Я говорю: нет! Я чувствую… Ладно. В общем, мы сильно поругались. Очень сильно. Ему надо помочь. Тебе недостаточно?»
«Хорошо. Он что-то в последнее время писал еще?»
«Да. Есть один незаконченный роман, в той комнате».
«Дай мне его почитать, можно?»
«Зачем?»
«Не знаю… просто так. Люблю читать».
«Бери».
«И этот с подземными поездами, если можно».
«Только ненадолго. Я сама еще не читала».
«Не читала? Откуда же ты знаешь…»
«А всё рождалось вот здесь, при мне!»
«Понятно. И дай мне еще адреса людей, у которых он мог бы быть».
Фома с Верой встают и выходят в другую комнату.
На обратном пути Фома уговаривает меня помочь в поисках Сыча. Я соглашаюсь. Вид у Фомы убитый, просто убитый.
«Да... – тихо произносит он. – Кажется, я влип. Выпить хочется. Давай?»
***
Среди ночи Фомский, спавший на канапе, проснулся от почти физического ощущения, что на него смотрят, и тихо позвал:
«Фома...»
«Чего тебе?» – отозвался Фома.
«Спишь?»
«Нет, как видишь. Вернее, как слышишь».
«Извини».
«Ничего. Что-то хотел сказать?»
«Да... Не знаю... Мне как-то не по себе...»
«Плохо?»
«Да. Вроде того... И еще почему-то лезет в голову египетское метро Сыча. Все эти огромные подземные станции с колоннами, стены в иероглифах, чаши с огнем... и поезда... черт бы их побрал...»
«Ты уже читал?»
«Нет».
«Ну, в общем, похоже».
«А ты прочёл?»
«Нет, только пролистал».
Пауза.
«Что-то мне худо, Фома...»
В изголовье кровати бесшумно загорелся светильник, и Фомский увидел на высоко поднятой подушке бледное лицо Фомина, который устало и недобро глядел на него. Они некоторое время смотрели, не мигая, друг на друга; у Фомского перехватило дыхание.
«Тебе страшно со мной?» – произнес Фомин.
«Да. Если честно».
«Мне с тобой тоже».
Фомский медленно, стараясь, чтобы под ним не заскрипело канапе, сел, опустил ноги на пол; Фомин молча исподлобья следил за ним.
«Я хотел тебя спросить, Фома...» – начал Фомский осторожно и запнулся.
«Спрашивай».
«Нет... лучше как-нибудь в другой раз...»
«Спрашивай сейчас».
«Ну, хорошо... – Фомский, вздохнув, опустил глаза, продолжая искоса следить за Фоминым. – Скажи, Фома, только честно... у тебя ведь под подушкой...»
«Да».
«Это ведь на тот случай, если бы я подошел?»
«Да».
«Только на этот случай?»
«Да», – опять произнес, словно выронил, Фомин; за все время он не шелохнулся.
«Я бы не подошел. И не подойду. Можешь быть уверен».
«Хорошо».
Помолчали.
«И что же нам делать?» – спросил Фомский.
«Надо выпить. Принеси чего-нибудь».
«Ты очень бледный»
«Я знаю. Неси».