Египтолог

Случилось это так: я шагал, хромая, на почту, где меня ничто не ожидало; когда я вышел, за мной последовала ватага мальчишек, и с каждым моим шагом их становилось все больше. Некоторые делали вид, что прячутся и следят за мной тайно, хотя для них это была скорее разновидность игры. Когда я оборачивался, они хихикали и начинали смотреть в небо или под ноги. Я бесцельно побродил по округе; каждый миг за мной увивалось шесть или восемь мартышек, не менее. (Они же пытались вечером проследить мой путь до гробницы; я дал им немного денег твоего отца и велел идти обратно, «имши игари», что они с радостью и сделали, попрощавшись со мной, когда я стоял на пароме. Впрочем, одного из них я нанял, чтобы завтра он вернулся, помог нам с твоим отцом в последних приготовлениях перед отъездом, отправил тебе с почты мои записи, дабы они не пропали, унес те вещи, которые нам уже не понадобятся.)

В конце концов я присел отдохнуть и выпить чаю в моей ахве. Дети ретировались, и спустя несколько минут меня атаковал наконец великий ищейка Феррелл. А я уж и не чаял увидеть олуха во плоти, дабы остановить эманации липкой лжи, выделяемой этим реющим призраком повсюду, где он появляется. Ты знаешь, каков он: человечек с оранжевыми волосами, перевозбужденный, не способный усидеть на месте, лихорадочно записывавший за мной каждое мое слово, хотя я, умея читать перевернутые тексты, часто говорил медленно, чтобы он за мной поспевал. Скажу честно, я старался помочь ему с его расследованием, отвечал на все вопросы. Как ты знаешь, он разыскивает пропавшего без вести австралийского солдата, археолога-любителя, о котором ты мне писала, и еще у него какие-то странные дела с твоим отцом. Я сделал все, чтобы успокоить Феррелла и помочь ему. Сказал, что мы с Ч. К. Ф. свидимся с ним на пароходе в понедельник. Твердил снова и снова, что я ничего не знаю об австралийском мальчике. Но он не унимался, тыкал в меня пальцем, кусал свои ободранные губы и вел себя попросту невыносимо.

Он одержим материями самого странного порядка и событиями, не имеющими касания ни к Атум-хаду, ни ко мне; грядет великий миг египтологии, я вот-вот явлю свою работу миру – и тут ко мне вдруг начинает цепляться слабоумный ребенок, лепечет что-то, задает массу бессмысленных вопросов. Где Марлоу? Пропал без вести, предположительно мертв. Где Пол Колдуэлл? То же самое, хотя я не сразу понял, кто это. Где вы находились, когда они исчезли в Дейр-эль-Бахри? Добирался из Турции в Египет. Он обсасывал эти простейшие факты со всех сторон. Подобно всем критикам, он скучен и напрочь лишен воображения. Именно так, он – критик Трилипушева Проекта, а потому не стоит обращать на него внимания. Считай это гласом свыше: не обращай внимания на этого человека, Маргарет, да не смутит он тебя, да не смутит он нас всех, да не отвлечет нас от великих свершений, на кои мы сподобились в пустыне. Разве не можем мы поступить как разумные люди и просто договориться между собой не обращать на него внимания?

Дело еще в том, Маргарет, что Феррелла ввели в заблуждение три документа, два исчезнувших и один неполный. Такое сплошь и рядом бывает с новичками, не умеющими толковать тексты. Они относятся к каждой в отдельности бумаге слишком серьезно, хотя, разумеется, по одному документу ничего не поймешь. Столкнувшись с неполнотой истории, следует брать истину в кольцо, а не напрыгивать на нее, точно влюбленный кенгуру. Однако люди вроде Феррелла, прочитав в первой бумаге «икс», поверят в этот «икс» навеки, и если вторая бумага явит нечто противоположное, они запутаются и возопят: «Заговор!» Будучи не в состоянии чего-либо найти, они считают, что его никогда и не было. Почему в Оксфорде нет записей о моей учебе, спрашивает он, а ведь ответ предельно ясен: кто-то или не туда положил мое дело, или не так записал мое имя. И по этой причине сыщик пересекает океан, а я теряю работу, деньги и, возможно, твою любовь? Но это неважно, теперь неважно: у меня есть мое открытие.

Толкований обрывка бумаги может быть столько же, сколько и толкователей. Я пытался ему это объяснить. Его работа не так уж отличается от моей, однако он к ней неспособен. У него есть обрывок «папируса», запись, сделанная государственным писцом, – в данном случае отрывочек из архивов британской армии, пересказывающий изъеденную молью историю исчезновения Марлоу, беспомощное собрание несообразностей и прямых признаний в неведении. Иными словами – плодородная почва для недалеких выводов и пустопорожних возвещений. Когда свидетельства настолько неоднородны, сказал я ищейке-свищейке, сколько объяснений может выдвинуть одаренный воображением археолог? Дюжину, а то и больше. А если подключить дюжину умов, объяснений будет дюжина в квадрате, и получится уже сундук возможностей.