В конце концов я убедил стюарда отвести меня туда, где лежал несчастный парень – весь в бинтах, он оправлялся от ран на руках и спине. По-английски он говорил неплохо, но большей частью мы беседовали на арабском. Я представился, поведал частицу моих планов, подарил ему экземпляр «Коварства и любви в Древнем Египте» (надписанный «борцу за правду») и описал самую малость того, что рассчитываю найти в царской гробнице. Я задал ему несколько вопросов и получил в высшей степени удовлетворительные ответы: уроженец Луксора, он знает все дороги и тропинки района к западу от Нила как пять своих волосатых пальцев. Есть ли у него друзья-крепыши, которым можно довериться? Да, есть. Хочет ли он заработать больше денег, чем ему доводилось видеть в своей жизни? Да, хочет. Хочет ли он поучаствовать в предприятии куда важнее, нежели чистка пепельниц на пароходе? Растративший всю свою энергию на защиту американца и потому не склонный болтать или улыбаться, Ахмед осмотрел меня с ног до головы и надменно согласился (клянусь, он похож на одного сержанта-майора, тот же неурожай волос на голове, то же обескураживающее молчание). В любом случае теперь у экспедиции есть бригадир – пусть мне потребовалось время, чтобы убедить его работать за зарплату и
Я дал ему адрес моего особняка и указания: что следует предварительно купить, кого нанять, – призвав не привлекать к себе внимания; он ответствовал мне кивками. Он запросил и получил два дня на восстановление сил и приведение в порядок дел на берегу. На этом наша встреча закончилась. Я задержался, ожидая бурной благодарности либо детского веселья, но не получил ничего, кроме немигающего взгляда.
Завтракал с Нордквистами, тепло с ними попрощался, дал им адрес моего особняка, пригласил погостить и посетить участок, когда все обустроится и мы начнем пускать на участок туристов. Они объяснимо затрепетали от волнения.
И вот багаж внутри, а ключ – у меня в руке. Я переправился через Нил, взял внаймы осла и отправился на прогулку по священной земле, которой нога моя не касалась семь лет, с 1915 года: и для меня, и для древнего народа здешняя почва свята. Как описать чувства, что обуяли меня, когда я проезжал мимо немыслимо изменившихся пейзажей? Вот туристы приобщаются к достопримечательностям, которые в 1915 году являли собой пустое место, сплошные песчаные дюны, укрывавшие до поры спрятанные от глаз тайны; вот охранники из Департамента древностей совершают плановый обход; вот прославивший Дейр-эль-Бахри храмовый комплекс Хатшепсут; вот огороженный бечевой участок, на котором через несколько дней снова окопается Уинлок из Метрополитен-музея. Миновав все это, я за участком Уинлока двинулся вперед вдоль скалы, преодолевая один холм за другим, чередуя пологие подъемы и спуски, – пока наконец не обнаружил ориентиры, которые мы с Марлоу оставили семь лет назад в день, когда нашли отрывок «С» – и сломя голову бежали с ним прочь.
Тренированный глаз в такой предварительной разведке местности постигает будущие задачи и масштаб препятствий: во скольких местах и где именно следует рыть, сколько на это потребуется человек, сколько времени займет работа, какое оборудование понадобится. Я нарисовал тушью топографическую карту скального выступа, отметил всевозможные трещины на его лицевой стороне, выработал стратегию, рассортировал по вероятности успеха все участки, которые мог оценить, расставил приоритеты сообразно с временем и деньгами.
При условии, что финансовая поддержка мне обеспечена, я полагаю, на ранней стадии достаточно бригады из десяти человек, и чем глубже мы будем уходить под землю, тем больше людей нам потребуется. Если догадки – Марлоу и мои – верны, вряд ли раскопки потребуют привлечения сотен людей и перелопачивания больших территорий. Я знаю, где лежит мой царь; по меньшей мере думаю, что знаю. При условии, что финансовая поддержка мне обеспечена. А это выяснится в воскресенье.
Сегодня ночью я буду спать в своем особняке на затерянном нильском берегу – так близко от моего царя, от моего предназначения.