Египтолог

Я велел Ахмеду наново объяснить рабочим, как надо себя вести; за поврежденные находки никакого бакшиша не полагается. Осмотрев камень под увеличительным стеклом, я обнаружил на нем вроде бы повторяющиеся узоры — впрочем, пруты рабочих причинили камню такой ущерб, что утверждать что-либо я бы не решился. Белый булыжник вне всякого сомнения был совсем другой природы, нежели камень даже в футе над ним. Если он большой, то продолжаться может только вниз, между тем следов эрозии текстуры я не заметил. Послав рабочих снять с ослов вьюки с лопатами и щетками, я с удвоенным тщанием принялся работать. «Это оно, да? Мы уже рядом?» — говорит Ахмед; первая ласточка искренней заинтересованности!

Ни ужин, ни приход ночи не сказались на скорости, с которой я осторожно обрабатывал склон. К чести Ахмеда и рабочих нужно отметить, что, когда солнце садилось, они не сделали и попытки удалиться, хотя что было у них на уме — сказать трудно, за прошедшую неделю их арабский стал совсем уже непонятным: нормальное произношение заменил невнятный выговор — кажется, они перешли на какой-то жаргон. Орудуя множеством специально изготовленных долот и щеток длиною от полудюйма до фута и длиннее, я работал споро, будто хирург, проводящий виртуознейшую из операций. Искушение применить стенобитные орудия и динамит (как поступали наши предтечи десятки лет назад) следует обороть, ведь мы несем ответственность за сохранность не только артефакта внутри гробницы (который лучше как можно быстрее передать музею или коллекционеру), но и первоначальной обстановки, мы обязаны описать ее и воссоздать для потомства. Ведь очевидно, что мы не ведаем границ собственного невежества. Никогда не знаешь, на что не обращаешь внимания, торопливо проламывая стену, которая кажется тебе обычной, не несущей никакого смысла стеной. Сохрани всякий камень и обломок, отметь взаиморасположение кирпичиков прежде, чем разбирать кладку; именно это отличает профессионала от расхитителя гробниц. И если я медлю с переходом к другим событиям дня, которому нет равных, то лишь для того, чтобы ты, мой нетерпеливый читатель, прочувствовал и всход волнения, и странное шествие Времени.

Ибо к моменту, когда было сделано открытие, Время пошло вразнос, оно растекалось во всех направлениях на любой представимой скорости, и вот солнце летит по небосклону, а ты ощущаешь, что только-только начал работать; что работе твоей никогда не окончиться; что ты можешь сосчитать каждый свой выдох; ты в мельчайших деталях представляешь себе, что ждет тебя за этой дверью (а это, приоткрою завесу тайны, была, да-да, именно дверь!); ты можешь вообразить любой золотой браслет, и царский трон, и усеянные драгоценными каменьями одежды, и алебастровый саркофаг, и кальцитовую голову на канопе с царскими органами. И более того: ты видишь, как жизнь твою застигает врасплох и переменяет одно лишь мгновение, ты видишь платье, кое твоя возлюбленная наденет на бракосочетание, и тусклый блеск золотой ленты вкруг шеи твоего господина, повелевающего тебе подняться с колен. Ты знаешь также, что почувствуешь, когда продвинешься вперед на один фут — но как долго предстоит идти по пути длиной в фут, ты не знаешь: которое из мгновений будет то самое? Который осколок вдребезги разбитого хрустального времени сольется с вечностью, став мостом между настоящим, прошлым, которому вскоре суждено проясниться, и предустановленным, неотвратимым будущим? Может быть, 10.14 утра 12 ноября? Или же эта минута отложится до 16.14, и лишь тогда твои друзья закричат от радости и любви?

Кто вослед мне вперит свой взор в златоблещущий мрак? Поэты, борзописцы, туристы? Пусть школьники рисуют милый картуш Атум-хаду на своих рисовальных дощечках, пусть начинают свой день с декламации вдохновенного царского катрена 7 (есть только в отрывке «С»):

Побиты враги и унижен рок, и девочки к нам спешат,
Чтобы сплясать, и Атум-хаду расстегивает халат.
Колышутся груди, спадают одежды в самом разгаре утех —
И хищная кобра Атум-хаду взмывает стремительно вверх.

Сегодня ночью я был бы счастлив присоединиться к излюбленным торжествам моего царя, но не могу — за морем ожидает меня моя непорочная краса, моя будущая царица, и Наука, ревнивая любовница, требует, чтобы я, полулежа на походной кровати под простынями, украшенными коброй, грифом и сфинксом, охранял свою находку от бандитов и завистливых коллег, которые не замедлят прибыть, как только разнесется молва, а она непременно разнесется, потому что современный египетский трудящийся по природе своей крайне свободолюбив. Я встречу их с верным «вэбли» (бандитов) и улыбкой в тишине (Картера).

О, как мне будет приятно! Путь Картера — не единственный путь; мое здоровое и энергичное «я» в десять тысяч раз полезнее его вальяжности.

Я забегаю вперед. Как уже было сказано, время шутит шутки.

===.