Египтолог

Участок Картера засверкал новыми гранями. Экспедиция Метрополитена, верная данному слову, отдала все и вся, что Картеру требовалось. Горы обвязочных, обмоточных и набивочных материалов для упаковки предметов, что извлечены из-под земли. Легковой автомобиль. Картер купается во внимании, все стремятся ему помочь — туземные рабочие, поклонники, друзья (правда, можно задаться сочувственным вопросом: как он отличает искренних от лукавых?). Здесь вновь толпятся туристы, даже дорогие Лен и Соня Нордквисты тут, прямо в первом ряду, они — мне стыдно это писать — воркуют и фотографируются бок о бок со знаменитостью. Картер облачен в парадный мундир успеха, пышный сверх всякой меры, однако практически не изменился. Он по-прежнему несет себя над всем миром и владеет особенным, тайным знанием, туманящим зрение каждому, кто попытается на Картера взглянуть. Беседует он на местном диалекте, его арабский не заплесневел и не протух в пыльных академиях. Но даже говоря на иностранном языке, он не преображается. О, как встречает он свой успех! «Эй, ты! Беги к мистеру Лукасу, узнай, не нужно ли ему чего», — отдает он мне приказ по-арабски, едва я засовываю голову в начальственный шатер с целью поздороваться. Кланяюсь и повинуюсь — а что мне остается? Лукаса найти легко, он — химик, одолженный Картеру правительством Египта, очередной эксперт, упавший к стопам великого вождя и скормленный ненасытной топке Картерова эго. «Да, спасибо, все в порядке», — отвечает Лукас; он обустраивает лаборатории в паре сотен ярдов, в гробнице № 15, опустошенной для удобства царя Говарда. И чего здесь только нет: керосин и консервирующие распылители в красных банках — пронумерованных, снабженных этикетками; клеи и растворители; бесконечные-через-дефисы-начертанные-названия-химикалий, непостижимые в разнообразных своих сочетаниях; черепа на этикетках, наводящие на мысль, будто Лукас — колдун или Блюститель Тайн; воск; излишество, кошмарное излишество вещей и веществ: ряды за рядами простейших материалов, инструмент за запасным пронумерованным инструментом, дополнительные резервные запасные дубликаты везде и повсюду, словно вытошнило какого-то обжору, словно Картеру стоит закрыть глаза, чего-нибудь пожелать — и к нему уже мчится некий хнычущий джинн. «Осторожно, парень, попадет кожа, будет плохо», — говорит Лукас на скверном арабском, вручая мне бутылочки, чтобы я отнес их обратно хозяину. Да-да, и прихлебатели Картера посвящены в его тайну; однако не вздумайте потревожить его расспросами, он точно знает: для вас это несоизмеримо сложно. Чем скорее он о вас перестанет думать, тем лучше, тем скорее он вознесется туда, где мысли его кружат и вьются путями, вам недоступными.

Пятница, 22 декабря 1922 года

Спал на свежем воздухе на вершине, походную кровать отдал Ч. К. Ф. Пусть он поспит внизу в одиночестве, наша квартира слишком тесна для двоих.

Сегодня Картер запустил в свою жалкую дырку журналистов, а я — зачем я так с собой поступаю? Мне следовало уйти прочь, но я увидел туристов, что пялятся на участок во все глаза и неумолчно несут вздор о мелком царьке, и точно услышал гибельное пение сирен, и опять отправился смотреть на гробницу Картера, сопровождая язвительного американского репортера, который звал меня Мохаммедом. Вид поистине ужасный: Тут болен той же манией излишеств, что и его разряженный служка. Я видел падких на приторные излишества Нордквистов, которые из вежливости притворились, будто впечатлены, и не смог заставить себя с ними заговорить. Хранилище малолетнего выскочки — да это же просто гротескная куча мусора! Халаты из леопардовых шкур, усыпанная коростой золотых блесток одежда, статуи, сандалии из тростника и папируса, та кровать с резным изножьем, бумеранги, шкатулки для завтрака, расписанные под уток со связанными лапами, сосуды с благовониями, туалетные столики, сундуки и лари с неиспользованным нижним бельем, подсвечники в форме человечков-анхов, разукрашенное то, яйцеобразное се, лотусообразное пятое, золотое десятое, цепы, крюки, скипетры, мебель, покрытая изображениями царя в виде льва, что топчет врагов и разъезжает на колеснице со своими предками, горы ненанизанных бусинок… да любая из этих вещей стоит всех потерянных Картером лет, всех денег Карнарвона, не говоря уже о жестокосердном Финнеране. А владыка всей этой нелепой путаницы — какая-то бестолочь, отчего тебя просто мутит, ты раздавлен, будто все эти сокровища, всю эту мебель вывалили тебе, завернутому в бинты, прямо на голову, и она смялась, точно ком глины под колесами этой безобразной боевой повозки. Тошнотворно! Американский репортер со мной вполне согласился.

Суббота, 23 декабря 1922 года