Его батальон

Разведчик спросонья поскреб под мышками, стянул сапог и начал перематывать портянку. Чернорученко с недовольным видом продувал трубку, проверяя линию. Маркин вопросительно поглядывал на комбата.

– Что он?

Комбат взял с пола карту, на которой из завтрашней задачи еще многое оставалось нерешенным и недодуманным, и, не поднимая взгляда на своего начальника штаба, сказал:

– Товарищ Маркин! Отправляйтесь в девятую и организуйте разведку бугра за болотом.

Маркин немного помедлил, потом подпоясался по полушубку трофейным ремнем с кирзовой кобурой на боку и молча вылез в траншею.

Комбат подумал, что, пожалуй, приказал чересчур официально, мнительный лейтенант мог обидеться. Но теперь у него не было никакой охоты к почтительности – злило начальство, злили немцы, злила неопределенность в обстановке на передовой. А тут еще никаких вестей от разведчиков с высоты. Пора было бы им вернуться и докладывать, да вот – ни слуху ни духу.

Начинался второй час ночи.

Комбат решительно встал с соломы, туже подтянул ремень. Его тревожное нетерпение все усиливалось. В такие минуты было несносно оставаться с собой, тянуло к людям, в роты, и Волошин откинул на входе палатку.

– Придет Гутман, пусть остается тут.

– Есть, товарищ комбат, – согласно ответил Чернорученко.

На НП в боковой ячейке тихо шевелилась темная, завернутая в плащ-палатку фигура – боец уважительно повернулся к комбату, привычно ожидая его вопросов. Волошин остановился, прислушался: ночь была тихая и загадочная, какая редко выпадает на передовой, – по крайней мере, поблизости нигде не стреляли. Где-то невдалеке слышались голоса, но вряд ли на его участке, наверно, в ближнем тылу у соседей.

– Ну что, Прыгунов?

– Так, ничего. Постреляли немного да стихли.

– Давно?

– С полчаса назад. Пулемет потыркал, потыркал и смолк.

– Ракет не бросали?

– Две всего. Часовые, наверно.

Может, часовые-дежурные, а может, и боевое охранение – если засекли разведчиков. А может, те уже вернулись, да Самохин медлит с докладом, хотя такое промедление на него непохоже.

– А из-за болота, с высоты «Малой», ничего не было слышно? – спросил он у Прыгунова.

Тот повертел головой:

– Нет, ничего, товарищ комбат.

Волошин помолчал, вслушиваясь, и разведчик начал обмахиваться, шлепая себя рукавицами по бокам, – грелся.

– Сколько времени уже, товарищ комбат? Часов двенадцать есть?

– Половина второго.

– Ну, через полчаса сменят. Кимарнуть часок до утра. А утречком наступления не ожидается? – тихо, без особенного интереса спросил разведчик. Волошин внутренне поморщился от этого, неприятного теперь вопроса.

– Ожидается, Прыгунов. Утром атака.

– Да? – не слишком даже удивившись, скорее с привычным равнодушием произнес Прыгунов. – Тогда хуже дело.

Да, завтра будет похуже, это наверняка, но говорить о том не хотелось. Заботило множество вопросов, немаловажных для этого завтра, и среди них самым главным был результат разведки нейтралки и того бугра за болотом. Но тут, наверно, надо бы довериться Маркину. Если уж приказал, то надо бы набраться терпения и дождаться выполнения этого приказа. Но, как всегда, в таком положении ждать было невмоготу, и Волошин, постояв немного, оперся коленом на край бруствера и выбрался из траншеи.

Глава седьмая

Комбат тихо шел по косогору к болоту. По-прежнему было темно, напористый восточный ветер суматошно теребил сухие стебли бурьяна, с тихим присвистом шумел в мерзлых ветвях кустарника. Сдвинув кобуру вперед, Волошин настороженно посматривал по сторонам – все-таки шел один, и мало ли что могло с ним случиться среди глухой ночи в полукилометре от немцев. Они ведь тоже, наверно, не спят – организуют оборону, охранение, ведут поиск разведчиков и, может, уже рыщут где-либо поблизости в тылах его батальона.

Наверно, нет ничего хуже на войне, чем случайная смерть вдали от своих, без свидетелей.

В данном случае скверной казалась не сама смерть, а то, как к ней отнесутся люди. Наверняка найдутся такие, что скажут: перебежал к немцам, как это случилось осенью после исчезновения их командира полка Буланова и его начальника штаба Алексюка. В сумерках приехали верхами на КП второго батальона, поразговаривали, закурили и отправились в третий, до которого было километра два логом через низкорослый кустарничек. Однако в третий они так и не прибыли. Исчезли бесследно, будто шутя, между двумя затяжками, как бы их и не было никогда на земле. Потом ходили разные слухи-догадки, каждая из которых (кроме разве самой нелепой, насчет умышленной сдачи в плен) была вполне вероятной. И все-таки наиболее вероятным было предположение, что оба командира попали в руки немецких разведчиков.

Да, влипнуть в беду на войне было делом нехитрым, даже весьма примитивным. Хотя бы вот и сейчас, когда он брел в ночной темноте один, без ординарца, связного и даже без своего неизменного Джима. Конечно, с Джимом было надежнее – Джим в таких случаях был незаменим своим собачьим чутьем и почти несобачьей преданностью.