Его единственная

Юлька проснулась только к Воронежу и даже сама не поняла, как отрубилась. Впервые за несколько лет спала тихим и безмятежным сном. И будто очнувшись из глубокой дремы, она сразу услышала звонкий голосок сына, рассказывающего о своих друзьях и игрушках, и вторящий ему солидный бас Крепса. Нестерпимо захотелось есть. Да и в купе пахло жареной картошкой. Может, показалось…

«Дима не мог оставить ребенка одного и пойти в ресторан! — на долю секунды запаниковала она и тут же остановила себя. — Где в общепите подают жареную картошку и котлеты? Наверное, из другого купе вентиляцией принесло», — решила она, усаживаясь на постели и сонно озираясь по сторонам.

— Я уснула, — сообщила растерянно.

— Мы заметили, — вяло улыбнулся Крепс. — Давай, Юль, соберись, — велел он. — Мы тебе тут еды немного оставили. Не знаю, ешь ты такое или нет, но из купе выходить не стоит. Сейчас в Воронеже придет патруль. Проверит документы у наших сопровождающих. Они там уснули и дверь даже не закрыли. Я выглядывал, дрыхнут на диване вповалку. Самое время поесть и затаиться, — потирая лоб, добавил он заговорщицки.

Юля зашла в сортир и постаралась не вскрикнуть, увидев в мутном отражении зеркала свою взлохмаченную физиономию. Хотя, если так разобраться, пять лет назад Крепс видел ее не только лохматой, но и абсолютно голой. Некстати вспомнилась та ужасная ночь, когда двое ее коллег по редакции от большого ума кинули в окно старого Кирсановского дома бутылку с зажигательной смесью. Чего хотели добиться, Юля не понимала до сих пор. Вот только их звонок и вопли по поводу фейеверка поставили жирную точку на отношениях с Димой. Тяжело вздохнув, Юлька причесала растопыренными пальцами волосы, собрала в пучок русые пряди. И будто наяву увидела, как, узнав о пожаре в Никифоровке, с кровати подобрался Крепс. А когда она сама добралась до места происшествия, то в генеральском дворе уже чернел остов дома, а чуть поодаль стояла в темной рясе и в Димкиной куртке монахиня, старшая сестра генерала Кирсанова. Сам Сергей Юрьевич тогда покосился недобро и что-то пробурчал Крепсу. Тот подскочил и, если бы не сдержался, то вытолкал бы ее взашей. И еще гадостей наговорил.

«Все травой поросло, — улыбнулась своему отражению Юля. — Жизнь развела нас тогда, и у каждого теперь своя дорога. С сыном ты хочешь видеться, — криво усмехнулась она, открывая дверцу, — я не против. Вот только надолго ли тебя хватит? Женишься на своей медичке, она тебе еще нарожает. Главное, не бороться с тобой, Димочка. А то запретный плод сладок. Первое время походишь, а потом и не вспомнишь о нас», — подумала она с горечью и, вернувшись в купе, нервно хихикнула:

— Воронеж, нас не догонишь!

— Есть хочешь? — коротко бросил Дима и добавил, смущаясь. — Мне жена тут тормозок сложила.

— Давай, — кивнула Юлька, прекрасно понимая, что время выяснять отношения давно прошло. Или еще не наступило.

— Котлета и капуста, — придвинул к ней широкий судок Крепс. — Картошку мы с Димоном схомячили…

— Ты ел жареную картошку? — строго посмотрела на ребенка Юля. — Ты же знаешь, что тебе нельзя…

— Мамочка, ну, она такая вкусная. Я просто не смог отказаться… А дядя тезка не знал. Ты его не ругай, пожалуйста.

— Я никого не ругаю, — строго заметила Юля. — Просто кто-то опять будет пить мотилиум.

— Ладно, — натужно вздохнул Димулька. — Выпью. Оно того стоило…

— Пока ты умывалась, — заметил Блинников, протягивая ей чистую вилку, — пришло сообщение от Кирсанова. До вокзала поезд остановить не получится. Слишком многим придется объяснять причину. Но в Ростове живет один человек. Он нас и заберет с перрона. Сергей Юрьевич с ним уже связался. Мужик креативный. Обещает встретить с оркестром…

— Вот нам только музыкального сопровождения не хватало, — усмехнулась Юлия и принялась есть. Крепс даже залюбовался. В отличие от других дамочек, Юлька не гоняла лист салата по тарелке. Ела быстро и аккуратно. Потом даже вымыла судок и вилку.

— Спасибо большое, товарищ полковник, — улыбнулась она. — Очень вкусно. Так Алене и передайте.

— Обязательно, — кивнул Блинников и неожиданно почувствовал легкую досаду.

«Она все про меня знает. Про звание, про Алену. И сказала так равнодушно-весело…»