Ego - эхо

А на следующий день - солнце яркое, утро ясное, быстро прогревается воздух, и наша железная крыша часто-часто так потрескивает. Я даже влезла на длинную такую лестницу - она всегда приставлена к чердаку, там хранится всякий интересный хлам, который никому не нужен, а выбросить жалко. Старьевщики до войны частенько покрикивали за калиткой: "Старье берем! Давай не жалей, доставай, предлагай, продавай, много даем, старье берем!"Все жалко было, не отдавали. Я иногда залезаю туда, на чердак, когда хочу провести время "культурно". В этот раз меня подвигнул интерес к непонятному треску на крыше. Я девочка самостоятельная и ловкая, решила через чердачное окно вылезти на крышу и прояснить, что же такое постукивает, потрескивает.

Бабушка увидела, да как закричит:

-Слезай, негодница! Это же пули по крыше колотят! Немцы на шоссейке нашей, уже впереди идут, на Пятигорск и дальше уже! Карасиха видела их, на мотоциклетках все. Останавливаются! Карасиха говорит - одеколоном поливают, через груши разбрызгивают и конфетами-леденцами угощают - монпансье называется. Наших военных уже никогошеньки не видно. Старика-то Чекрыжова, Верусик, убило пулею, беднягу. Такой вот сумасшедший, тоже вроде тебя, полез на курятник поглядеть, какая-то шальная его и поймала - не то наша, не то какая. Надо же! И победы теперь не увидит. Сашка-то, его сынок, где бедняга? Прятаться надо в погреб, а то убьют. И раненых туда спустить - бабушка, обычно немногословная, а здесь, как прорвало ее - тараторила от волнения, от ожиданной неожиданности...

Я побежала в кладовку, выложила все одним духом нашим раненым и повела их к погребу. Раненый в голову с трудом доплелся сам уже, но спускаться отказался. И оба они, переглянувшись, сказали, что это дело не для них, надо уходить.

Все же мне пришлось в тот день залезть на чердак и сбросить тюк с дедушкиным старьем. Бабушка кое-что нашла в нем из дедушкиной одежды.

Мы угостили раненых на прощание сладко-соленой патокой, дали с собой овощей и ягод и еще засветло они отправились. Они пошли налево вверх по улице Ленина, к горе Бештау, в противоположную от шоссе и от железной дороги сторону. Опирались друг на друга. Как они шли - ума не приложу. Вчера еще мы одного волокли из госпиталя. А госпиталь ведь рядом, всего через квартал. А квартал - из одного дома.

Сами мы спустились в погреб. Еще до войны мы выкопали его за домом и насыпали горкой. Оставили узкий проход, в него спустили лесенку - решили тогда кроликов разводить. Поразводили чуть, а тут война, страхи, беспокойство за маму, она же где-то под Ленинградом, а там ужас что творится. Потом немцы - уже было не до кроликов. Погреб так и стоял пустым. И вот пригодился.

Но просидели всего - ничего.

Пули уже не стучали. Кончились.

УКРОЩЁННЫЕ ФАШИСТЫ

прелюдия девятая

"У

крощенные фашисты". Я позже даже слышала, что это сам Гитлер "укротил" их специально в нашем крае. Из-за немцев наших, колонистов.

Не знала, как было в других оккупированных городах, - радио ведь не все сообщало. А здесь, в Пятигорске работали магазины, кондитерские, кинотеатр, музкомедия, газетные киоски. Не то, что у нас в поселке. У нас ничего такого не происходило. Военных немцев видно не было. А нас в пять утра пьяный сосед Иван Кашлев, бывший фронтовик, теперь безправорукий, но все равно с фашистским автоматом наперевес, гнал своих односельчан на дорожные работы: копать землю, носить и укладывать булыжник, утрамбовывать его вручную деревянными бабами и другими тяжелыми снарядами - расширять шоссе для немецких войск. Дорогу повели далеко, на Нальчик и дальше - на Сталинград? Вместе с нами иногда работали и чужестранные военные, но не немцы, а темные маленькие люди не в уже примелькавшихся, мышиных формах, а темно-зеленых, и другого покроя пилотках. На формах были нашивки. По-русски слышалось: "Организацион тоодт". Потом мы узнали, что это румыны были, строители что ли или саперы. Они строили и "как в воду глядели": вскоре поехали по этой выложенной нами дороге мотоциклы и разная немецкая техника - в обратном направлении. Отступали. Двигались сплошной, стальной стеной.

Семье Изи удалось эвакуироваться из Ростова вовремя, еще в начале войны. Они поселились в доме, соседнем с Колиным, на окраине Николаевки. Дальше не поехали. Не успели, что ли, уехать, поверив сводкам "Информбюро"? Или успокоились: немецкий поселок, значит, враг зверствовать, как в других местах, не будет? Или еврейская семья "затеряется" в таком поселке?

Все, к сожалению, оказалось иначе.

Расстрелы прозвали позже машукским Бабьим Яром. Свезли со всего края.

В 6 утра слышали стрельбу под Машуком.

"Послабляющий режим" на Северном Кавказе благодаря коренному немецкому населению не получился.