Его глаза

О, Дружинин может быть обаятелен, когда захочет. Главное, в нем эти неожиданности настроений, эти переломы вспышки, которые должны пленять женщин. И без того Ларочка, прочитавшая кое-что из его произведений, очень им заинтересовалась. Женщины, особенно девушки, всегда склонны смешивать актеров и писателей с героями их творений. Впрочем, уверял он себя, сейчас все это ничтожно в сравнении с тем, что ждет его дома.

Он заехал за знакомым доктором. Доктор этот был кутила, но считался одним из лучших в городе, хотя за обилием практики и за кутежами ему совсем некогда было следить за наукой. И Стрельникову казалось, что всей своей славой этот доктор обязан только тому, что был самоуверен и грубо обращался с своими пациентами. Только с больными детьми он был внимателен и нежен и всеми силами избегал прописывать им лекарства.

— Sage femme, — прочел на вывесочке в несчетный раз Стрельников с неприятным чувством; а под ней была медная дощечка, на которой было отчетливо выгравировано: Ольга Ивановна Зеленко.

Она сама встретила их в передней. Этого доктора она не любила, как не любила никого из товарищей Стрельникова, считая их безнравственными и враждебно к ней настроенными; но теперь она встретила доктора с тем заискивающим уважением и слепым доверием, с которым всегда относятся к докторам, когда в доме больной.

И тут Стрельникову показалось, что он давно ее не видел, и что она еще старше и некрасивее, чем представлялась, когда он о ней вспоминал. Впрочем, при посторонних она всегда казалась ему хуже.

Недурна у нее была только фигура, довольно высокая, стройная, всегда в темном, опрятно и не без вкуса одетая. И казалось как-то странно, что при этой привлекательной фигуре, у нее было такое костлявое лицо с выдающимися скулами и большим, совсем не женским лбом.

Она, по-видимому, старалась закрыть этот лоб расчесанными прямым пробором волосами, но широкие лобные кости обозначались и под ними. Также не по-женски зорко смотрели ее черные подвижные глаза, в которых чувствовалась страстная и не совсем будничная натура. Эти же черты замечались и в извивах ее тонкого рта, с начинавшими уже опускаться углами.

— Я не знаю, что с девочкой, и потому перенесла ее в вашу комнату, — как бы извиняясь, обратилась она с первыми словами к Стрельникову. — Боюсь за других детей. Пожалуйте, доктор, — переменив тон, пригласила она доктора совсем не так, как ей случалось при совместной практике.

Наклонив всегда растрепанную голову и нервно потирая руки, доктор вошел в знакомую ему мастерскую Стрельникова, с большим окном на север, которое, как Стрельников часто думал, оказалось почти роковым для него. Из-за этого-то окна он и снял у нее квартиру.

Очевидно, доктора ожидали: мольберт, стоявший посреди комнаты, который всегда нужно было обходить, чтобы попасть в соседнюю, служившую спальней, был поставлен в угол: также была отставлена и скамейка, на которой всегда валялась отяжелевшая от засохших на ней в продолжение нескольких лет красок палитра, кисти и ящик пастелей. Цветные пятна холстов и бумаги беспорядочно висели по стенам, большею частью без рам. А пустые рамы разного формата стояли в углу.

На большом диване, где Стрельников почему-то любил спать, когда возвращался нетрезвым, лежали его подушка, одеяло и простыня, вынесенные из спальни. Собственно, в ту комнату, куда перенесли больную, можно было пройти не через мастерскую, а через спальню самой хозяйки.

В то время, как Стрельников и Ольга Ивановна с большой осторожностью входили в комнату, где лежала больная, доктор вошел, шаркая ногами без всякого стеснения.

Небольшая комната была освещена лампой под низко спущенным абажуром: резко очерчивались тенью — низ одной стены и половина двух прилегающих; у освещенного стола стоял красного дерева секретер в стиле ампир, украшенный бронзой, с откинутой доской стола; на стенах, в старинных рамах, частью освещенных, частью перерезанных тенями, несколько старинных гравюр, женский портрет, старинный, в овальной раме, миниатюрки на фарфоре и слоновой кости, и на досках красного дерева десятка два складней, древних медных иконок и крестов с синей эмалью.

У неосвещенной стены стояла кровать, стул у изголовья; там темнела на белой подушке маленькая головка, и доктор подошел прямо к кровати и наклонился, чтобы узнать прежде всего, спит ли ребенок.

Ольга Ивановна ровным, даже как будто безучастным голосом сказала:

— Да, все время спит. Вот это-то и подозрительно. — И она поправила на голове ребенка пузырь со льдом.

— Температура?

— Сорок и три.

Доктор как-то неуклюже сел на стул и громко и отрывисто приказал, не поворачивая головы:

— Дайте свет.

Стрельников шагнул, чтобы подать лампу, но Ольга Ивановна движением руки остановила его. Без суетливости, но быстро она зажгла свечу и подала доктору.

Тот близко поднес свет к глазам ребенка: заморгали маленькие веки и головка зашевелилась; раздался слабый стон.

У Стрельникова всколыхнулось в груди и что-то тревожно потянулось по рукам и ногам.