Его глазами

Я знал, что генерал Эйзенхауэр настаивал на открытии второго фронта в 1942 г. и что его планы были отвергнуты англичанами. Я знал, что он поддерживал американских начальников штабов, настаивавших на открытии второго фронта в Европе в 1943 г. Однако теперь англичанам легче удалось уговорить своих американских коллег отказаться от своего плана, поскольку мы уже очень сильно связали себя на Средиземноморском театре. Услышав трезвое и скромное заявление генерала теперь, в начале лета 1943 г., я проникся еще большим уважением к нашему американскому командующему за его внимание к людям, за то, что он настаивал на обеспечении нашим войскам максимальных преимуществ, какие могла им дать американская промышленность. Я понял, что даже весной 1944 г., когда, по моему мнению, вторжение в Западную Европу уже не могло не состояться, генерал Эйзенхауэр подойдет к своей задаче с такой же скромностью и осторожной уверенностью, несмотря на то, что он всецело поддерживал этот план.

Затем началось вторжение в Сицилию. Наша часть хорошо подготовила эту операцию, и мы испытывали большое удовлетворение. В конце июля, когда наши войска в Сицилии занимались ликвидацией последних остатков нацистов, мой командующий получил от военного министерства приказ командировать меня в Соединенные Штаты для консультации по вопросу о реорганизации разведывательной службы. Одновременно с Тихоокеанского театра был вызван полковник Карл Полифка, выполнявший работу, аналогичную моей. Мне предстояло провести в Вашингтоне август и сентябрь, и, хотя мне жаль было покидать свою часть, я рад был возможности повидать отца, мать и всех остальных членов семьи

В военном министерстве мне была поручена очень интересная работа, имевшая большое значение для наших дальнейших разведывательных операций. К счастью, у меня все же осталось время, чтобы несколько раз встретиться с отцом. Он выглядел хуже, чем я ожидал: заметно состарился, даже по сравнению с тем, каким он был всего полгода назад в Касабланке; к тому же летом у него снова началось воспаление лобных пазух. И все же он был в очень хорошем настроении. Он был проникнут поразительно спокойной уверенностью в военном успехе союзников. Обычно я урывал время, чтобы заглянуть к нему либо после его завтрака, часов с девяти до десяти утра, либо попозже вечером, около одиннадцати, после ухода последнего посетителя.

Он так ясно представлял себе весь ход войны, что брался даже назвать срок окончательной победы.

Однажды вечером, в сентябре, он назвал мне этот срок:

- В Европе победа придет к концу 1944 г.

От удивления я присвистнул.

- Посмотри, как Красная Армия нажимает на центральном фронте.

- Но подумай - конец 1944 года!

- Конечно, если только мы сумеем нанести во Франции достаточно сильный и быстрый удар.

- Во Франции? - переспросил я не без задней мысли.

Он был невозмутим.

- Не знаю, - сказал он, - это было бы естественно. Но вполне возможно, что это будет в Голландии. А, может быть, и в Германии или в Норвегии. Не знаю. - Его лицо было совершенно непроницаемым.

- А как с Японией? Ведь прыжки с острова на остров требуют много времени: Конец 1946 г.?

- Ничего подобного. Конец 1945 г. Самое позднее - начало 1946 г. Подумай только, ведь когда Гитлер будет разгромлен, и мы сможем обрушить на Японию все, все , чем мы располагаем, - на что ей тогда еще надеяться?

- А что будут делать англичане? А русские? Будут помогать нам или зализывать свои раны?

- Ты ведь помнишь декларацию, принятую в Касабланке. С ней согласился Черчилль, а потом и Сталин.

- Насколько я знаю англичан, война им осточертеет, как только Гитлер будет разбит. И потом, можно ли доверять русским?

- Доверяем же мы им сейчас. Какие у нас основания не доверять им завтра? Во всяком случае: я надеюсь довольно скоро увидеться со Сталиным.

- Что ты?! Да неужели?

Отец кивнул головой. - Сейчас мы с ним договариваемся по этому поводу. Он хочет, чтобы мы приехали к нему, в его страну, указывая на то, что он лично руководит Красной Армией. Должен сказать, что пока Красная Армия продолжает действовать так, как сейчас, никто не вправе предлагать ничего такого, что могло бы замедлить ее наступление.

- К тому же он, должно быть, несколько опасается.

- Опасается? Чего?

- Скажем, того, что вы с Черчиллем объединитесь против него или чего-нибудь в этом роде.

Отец усмехнулся. - Я подозреваю, что русские довольно хорошо осведомлены о том, какие мы «друзья» с Уинстоном, - сказал он несколько загадочным тоном.

* * *