Эго и Архетип (ЛП)

"В возрасте пятидесяти лет Толстой сообщает, что он стал иногда испы­тывать замешательство. Эти моменты он называл моментами остановки, словно он не знал, "как надо жить", что надо делать. Очевидно, что это были те моменты, когда исчезали волнение и интерес, вызываемые на­шими естественными функциями. Полная очарования жизнь теряла свои краски, мертвела. Стали бессмысленными вещи, чей смысл всегда был очевиден. Все чаще стали тревожить вопросы "почему?" и "что дальше?". Вначале, казалось, такие вопросы должны иметь ответы, и он легко нашел бы их, если бы потратил на них время; но по мере того, как они становились более насущными, он заметил, что они стали походить на первые признаки дискомфорта, на которые больной обращает мало внимания, пока они не превращаются в одно непрерывное страдание, и тогда он осознает, что то, что он считал временным расстройством, означает для него самую важную вещь в мире—его смерть. Вопросы "почему?", "по ка­кой причине?", "для чего?" не находили ответа. "Я чувствовал,—говорит Тол­стой,—что у меня внутри сломалось нечто такое, на чем всегда была ос­нована моя жизнь; у меня не осталось ничего, на что я мог опираться, в моральном отношении моя жизнь остановилась. Непреодолимая сила побуждала меня покончить, так или иначе, со своим существованием. Нельзя сказать, что я хотел покончить жизнь самоубийством, ибо сила, уво­дящая меня от жизни, была более полной, могучей и всеобщей, чем про­стое желание. Эта сила походила на мое прежнее стремление жить, только она побуждала меня двигаться в противоположном направлении. Это было стремление всего моего существа уйти из жизни. И вот я, счастливый и в добром здравии человек, прячу веревку, чтобы не повеситься на балках в комнате, куда я каждую ночь отправляюсь спать в одиночестве; я больше не хожу на охоту, чтобы не поддаться искушению застрелиться из ружья.

Я не знал, что мне нужно. Я боялся жизни; я чувствовал влечение рас­статься с жизнью; и, тем не менее, я все еще надеялся что-то получить от нее.