Эго и Архетип

Распятие на кресте составило кульминацию земной жизни Иисуса. При распятии на кресте происходит слияние Иисуса как эго и Христа как Самости. Человеческое существо (эго) и крест (мандала) становятся едины. Греческий прототип такого единения человека и мандалы представлен в образе Иксиона, привязанного к огненному колесу. Однако здесь заложен совершенно иной смысл. Иксион был привязан к колесу в наказание за свою дерзновенную попытку совратить Геру. Он вовсе не добровольно был привязан к колесу, и его союз с колесом должен был стать вечным. Здесь нельзя сказать, как в случае Христа, "Свершилось!" (Евангелие от Иоанна, 19:30). Миф об Иксионе олицетворяет то, что происходит с эго при приближении к мандале Самости.

Христианский миф относится к более высокому уровню развития эго. Христос является человеком и Богом. Как человек он идет к кресту, испы­тывая муку, но идет добровольно, воспринимая крестное распятие как часть своей судьбы. Как Бог он добровольно приносит себя в жертву ради человечества. С психологической точки зрения это означает, что распя­тие эго и Самости происходит одновременно. Пригвожденная и подве­шенная (т.е. как бы расчлененная) Самость терпит муку ради временной реализации. Для того чтобы появиться в пространственно-временном мире, она должна примириться с партикуляризацией или воплощением в конечном. Готовность Самости отказаться от вечного, непроявленного состояния и разделить человеческую участь свидетельствует о том, что архетипическая психика склонна спонтанно насыщать и поддерживать эго. В этой связи будет уместным привести следующий отрывок из Второго Послания к Коринфянам (8:9): "...Он, будучи богат, обнищал ради вас, дабы вы обогатились Его нищетою".

С другой стороны, распятие на кресте означает для эго подвешенность между противоположностями, которая вызывает у него ощущение беспо­мощности. Распятие на кресте признается неохотно, исходя из внутрен­ней необходимости индивидуации (процесса созидания целостности), ко­торая требует полного осознания парадоксальной природы психического. По поводу морального аспекта этого образа Юнг говорит следующее: "Реальность зла и его несовместимость с добром разделяют противопо­ложности и неумолимо приводят к распятию на кресте и приостанов­ке всякой жизни. Поскольку" по природе своей душа—христианка", этот результат наступает с такой же неизбежностью, как и в жизни Иисуса: все мы должны быть "распяты с Христом", т.е. нам необходимо "застыть" в нравственном страдании, сопоставимом с реальным распя­тием на кресте". В другом месте Юнг высказывается в более общем виде:

"Все противоположности исходят от Бога, поэтому человек должен сми­риться с этим бременем; при этом он обнаруживает, что Бог, пребыва­ющий в его "противоположностях", овладел им, сам воплотился в него. Он превратился в сосуд, наполненный божественным конфликтом". Одна из существенных особенностей христианского мифа и учения Иисуса состоит в отношении к слабости и страданию. Происходит на­стоящая переоценка обычных ценностей. Отвергаются обычные сознательные ценности: сила, власть, полнота и успех. Вместо них особое досто­инство приобретают слабость, страдание, нищета и несостоятельность. Эта идея развивается во всех проповедях Иисуса и достигает наивысшего вы­ражения в распятии на кресте, когда Бог подвергается унизительному на­казанию и умирает постыдной смертью преступника на кресте. Это было за пределами понимания римлян, для которых высшими ценностями были честь, сила и мужские добродетели. С психологической точки зрения, как мне кажется, здесь происходит столкновение между целями и ценностями двух различных стадий развития эго. Забота о личном достоинстве и силе и презрительное отношение к слабости неизбежны и необходимы на на­чальных стадиях развития эго. Вообще говоря, для того, чтобы существо­вать, эго должно научиться отстаивать свои права. Поэтому в психологии молодежи христианский миф занимает незначительное место.