Эго и нечисть

Ян Дронович раздавил виноградинку зубами, и сок медленно потек ему в рот. К моему ужасу моя левая рука сама потянулась к Анне и крепко взяла ее за густой пучок медных волос, чуть ниже зеленого платка, наматывая кольца прядей на пальцы. Правая рука, легко перехватив рукоять топора с середины за конец, медленно пошла вверх к небу и застыла, я поднял глаза на Шефа. Мой внутренний мир развалился на молекулы, которые стелились по земле, собирались в пирамидки и воронки, летели с ветром моего сознания в никуда. Воля! Нет! «У вас нет доступа к такой функции», – отвечало естество механическим голосом. Боже, что же я делаю, я не могу.

Ян выплюнул косточку от виноградинки, топор с нарастающей скоростью, разрывая действительность на своем пути, с легким стальным звоном, не заметив малейшего сопротивления плоти, вгрызся в старую твердую плаху. Лезвие топора на две трети вошло в черное дерево, и колода с хрустом дала длинную трещину до самого основания. Черно-белая картинка, пропадающий звук, плывущие края объектов, горячие брызги и липкая лужа под ногами.

Вздох толпы поднялся тяжелым облаком над площадью, все остановилось, маятник повис в крайней верхней точке, время умерло. Я медленно опустил глаза на то место, где только что острие вошло в черную деревянную плоть. Колода видала многое на своем веку. Топор глубоко застрял в дереве, но работу свою сделал лишь наполовину, и извлечь его уже было невозможно… Приступ липкого отчаяния наступил коленом мне на грудь, воздев глаза к небу, я издал хриплый рев, который ознаменовал окончательное прощание с прошлым, картинка вернула цвет, появился звук, перед глазами стояли десятки людей в полной тишине, с открытыми ртами и глазами, вылезавшими из орбит, стража, забывшая о своем ремесле, монах с четками, выпавшими из его рук долю секунды назад, тюремный врач, схватившийся за голову, мул, жующий сено из яслей… На фоне этой абсолютно статичной картины перед глазами проскользнул Кац, остановился на миг, оскалился и показал большим пальцем вверх. В следующий миг я выхватил из ножен свой короткий меч, и клинок с оттягом довершил то, что не смог сделать мой топор.

Молчание рухнуло на площадь с единым выдохом толпы, которой потребовался еще один вдох, чтобы разродиться диким ревом триумфа. Я, палач, стоял на эшафоте пред толпой, держа за косу в левой руке голову Анны, а в правой руке, горя на солнце и целясь прямо в небо, красовался мой меч. Толпа неистовствовала, люди напирали, стража смешалась с толпой, рев оглушал. Ян Дронович медленно поднялся на эшафот, снял бриллиантовый перстень с черной перчатки и весело посмотрел на меня зеленым глазом в отверстие кольца.

– Продай мне голову, палач.

Толпа ревела, переходя на хрип. Мое жалкое сознание давно покинуло меня и с интересом наблюдало за происходящим со стороны.

– Нет, не продам, – я не верил, что мог сказать такое, толпа затихла, – но поменяю на другую.

Толпа взорвалась диким хохотом. Ян без малейшего колебания обвел людей оранжевым взглядом и безразлично произнес:

– Бери любую!

Я сделал шаг к краю эшафота, толпа отпрянула, закричали женщины, стражники побросали копья и подались назад. Сквозь прорези капюшона были видны испуганные глаза и перекошенные от ужаса лица только что ликовавшей толпы. Присев на корточки

у края подмостков, я смотрел этим людям в глаза и не видел в них ничего, что позволило бы мне пожалеть хоть кого-нибудь из них, плотский страх и вселенская пустота миллионов глаз.

– Хочу эту голову, голову вора, – произнес я и указал на Каца.

Все с ужасом подались назад, оставив вокруг него пустое пространство. Кац, не готовый к такому развитию событий, попытался нырнуть в толпу, но она отторгала его всякий раз, как инородное тело. С воем он завертелся на месте, скуля и умоляя о пощаде. Помощники спустились с подмостков и молча уволокли Каца на эшафот. Толпа, оправившись от страха, стала с любопытством подступать к подмосткам. Кац лежал на досках и смотрел мигающими черными глазками прямо в глаза Анне, голова которой лежала перед ним на эшафоте. Его руки были связаны ремнями за спиной. Ян Дронович повернулся к нему спиной и равнодушно изучал свои длинные черные ногти. Я придавил ногой голову Каца к подмосткам.

– Ты – вор и мерзавец, зачем ты срезал этот кошелек?

Я извлек кончиком кинжала кошелек у вора из-за пазухи, и он свисал на ремешках с длинного острия у всех на виду. Чье это? Зачем украл? Повернувшись к толпе, я еще раз спросил:

– Чей кошелек?

В толпе чувствовалось волнение, но никто не признавался. Взмахнув тонким острием кинжала, я пригвоздил сквозь обе щеки голову Каца к подмосткам, кошелек звонко плюхнулся на доски, монеты раскатились и начали проваливаться в щели. Кац скулил и бешено вращал глазами. Толпа охнула.

– Голову! – послышался неуверенный возглас.

– Голову! – подхватила толпа, – голову!

Помощники под гогот и улюлюкание возились с топором, который завяз в колоде, они никак не могли его высвободить, колода треснула и развалилась надвое. Толпа ревела и бесновалась.