Его-Моя биография Великого Футуриста

Заржавленный с бородой чудак еще помнит, как под этот походный марш шарманки в карусельном детстве он вдохновенно дал клятву, что когда будет большим — непременно хоть ненадолго поступит в цирк артистом, чтобы наконец постичь все тайны парусиново-досчатых кулис — таких недоступных мальчишкам.

Вот — где была штука.

Великая штука черной магии.

И как славно-гордо-значительно, что заржавленный чудак с бородой исполнил свою клятву через 23 года.

И снова стал молод, гибок, певуч и упруг.

Старики в калошах и с зонтиками да фельетонисты (Утро России, Театральная газета, Журнал Журналов, Новый Сатирикон) осудили: в цирке чистый народ, а народу по их мненью довольно дрессированных верблюдов и говорящих собак (впрочем эта критика — Василий Каменский в Тифлисском цирке — была за два дня до революции — конечно теперь эти фельетонисты проповедуют демократизацию искусства: им все равно.

Исцеленье детством.

Только всего один исполненный жест — и жизнь орадостилась, расцвела.

Значит еще не ухнула старость.

Спасай-же детство, спасай.

Бросай спасательные круги в реку уплывающих к тухлому старчеству.

Бросай и возникай в еще юных возможностях, в еще вольных движеньях.

Ведь так много чудесного неисполнено, что если хоть одно осуществленье привидится во сне — человек пробуждается от счастья.

На кой она чорт — эта взрослость.

Каждый взрослый — полулешачье.

Каждый ребенок — мудрец, затейщик, творец, раздольник, певец интуиции, анархист, футурист.

Каждый последний ученик умнее и талантливее своего учителя, который только и знает — слово-плетку:

— Нешали.

Ух и идиоты же эти педагоги в очках.

Не даром ведь все великие люди в Искусстве или выгонялись из школ или ученики убегали как из тюрьмы.

Великие дети знали цену своей воли.

И остались великими детьми.

Ведь неслучайно все великие мастера Искусства так походят на больших детей, так любят детей, что и сами всегда не прочь на деле вспомнить жизнедатное детство, претворяющее воду в вино, жизнь — в фантастическое преображенье.

Неслучайно и то, что Василий в Крыму весной (1916) проповедывал на лекциях в Ялте — Алупке — Симеизе о еще непотерянной возможности счастья стать всем морским гостям разом взрослыми детьми на цветущем берегу моря, чтобы хоть один день или два (на пробу) уразуметь всю красоту крымской молодости.

И будьте дети. Христос воскресе.
И все сольемся в святом кругу
В кругу звучальном и венчальном
На черноморском берегу.

А сам Василий — первый ребенок.

И мне стоит больших сил удерживать Его детские затеи — единственные Его радости — праздники.

Я взрослый (тоже почти полулешачье) — или играю во взрослого — и меня кандалами, тюрьмами, бойкотами, общественными мненьями, прессой — учат насильно быть — как все дураки.

Сдерживая Его — я оберегаю Его жизнь.

Все граждане кричат, поют, пишут, говорят о свободе личности

Но начни я несдерживать (только начни — даже говорить страшно), неостанавливать вольного из привольных ребенка Поэта и я убежден — гениальнаго Василья Каменского убьют палками, камнями.

Дурацкой толпе городов — Гении ненужны, а Поэты Духа — тем более.

Ведь еще никакая государственная власть не приказала слушать проповеди о идеальной жизни Поэтов Духа и неприкажет: потому что Поэты Духа скажут, что власти быть недолжно, или что все абсолютно равны и каждый — всякий человек — властелин мира.

И многое в этом масштабе.

Вот в детстве все — боги, все — рыцари, все Колумбы, все — Робинзоны Крузо, все — Стеньки Разины, все — Друзья.

Детство спаси нас, научи, создай.

О карусельное детство.

Посоветуй, крикни во все горло Интуиции как бы устроить качели, да такие качели, чтобы на них уселось с десять тысяч наряженных девок и с эсколь же парней в кумачевых рубахах с гармоньями, орехами, пряниками костромской росписи.

Значит нужна такая дощища и канаты толстущие.

Ну это можно сделать, а вот как бы привязать к небу, чтобы раскачаться одним концом до луны — другим до солнца или еще выше.

Я сказал Ему, что эта Его мысль одна из справедливых — Поэт спокойно ответил:

— Да — в этом все дело — надо Качели.

(Суббота)

Я и Он

Я и Он.

Два лица, два существа, два друга, две дороги рядом, два бога, два дьявола.

Я — это когда вкусно и плотно обедаю, пью вино, чорный кофе, курю дорогую сигару.

Он — это когда в полетах птиц, в движеньи ветра, в изгибе радуги, в травоцветеньи или в ритме прибойных волн моря — видит мудрый смысл песни:

И где нибудь в шатре на Каме
Я буду сам варить картошку
И засыпая с рыбаками
Вертеть махорочную ножку.

Он — всегда в творческом созерцаньи. Он — бесплотен и легок как ангел. Я же — весь в суете человеческих дел и непрестанных событий.

Я всегда — со всеми в куче муравейника.

Он — одинок, высок и оснежен вечностью — будто вершина Казбека.

Я коммерсант или кавалер, пассажир или рабочий, квартирант или слежу за чисткой щиблет и зубов.