Его невинная крошка (СИ)

— Она у мамы. — вспомнив, наконец, куда утром отвезла Маришку, просипела женщина, и, наткнувшись на мужа, едва не повалилась на пол.

Он ухватил её за руки, подтащил к себе, и, с трудом владея собой, процедил:

— Щас ты проспишься, тварь, и упакуешь свои чемоданы. Ты меня слышала? Заберешь свои шмотки и цацки, и уберешься из этого дома. Если к завтрашнему утру я застану тебя здесь, тебя или твою мамашу, за себя не ручаюсь.

Она притихла, начиная соображать, и, хнычущим тоном проскулила:

— Пожалуйста, Руслан, я… Я больше не буду пить. Ты не посмеешь меня выгнать!

— Дважды я не повторяю. — оттолкнув её на кресло, бросил Соколов, и, отвернувшись от жены, некоторое время молча стоял, борясь с бешенством.

Распускать руки он не хотел, считая, что бить женщину это унижение для мужского достоинства. Но бывали случаи за их со Светой совместную жизнь, когда она доводила его до белого каления. Она спивалась, не занимаясь дочерью, и пятилетняя Маринка была предоставлена то заботам бабушки, то оставлена на попечение прислуги.

Ему такое положение дел остопиздело.

Спустившись вниз, Руслан вооружился большим мусорным пакетом, и выгреб из холодильника и бара весь алкоголь. Эта курва за ночь могла надраться еще раза два, а возиться с невменяемой истеричкой ему не хотелось. Если не исчезнет сама, он попросту вышвырнет её.

Сейчас заберёт дочку и отвезет к Ольге. Светка, корова пьянчужная, не увидит Маринку до тех пор, пока не завяжет в крепкий узел свою луженую глотку, уж он об этом позаботится…

АЛИСА

На Покровке я никогда не бывала, но кафе нашла почти сразу, броская вывеска с названием даже днем светится неоновыми вспышками. В небольшом, уютном зале немноголюдно, сегодня на улице дождливо, и желающих полакомиться мороженым мало. Потирая озябшие руки, осматриваюсь, Мара сидит в дальнем конце, задумчиво гоняет десертной ложкой пенку на кофе.

Сдвигаю темные очки на волосы, но капюшон толстовки не снимаю — на лице ссадины и синяки, в таком прелестном виде не то, что на люди, даже в подъезд выходить стремно. Сажусь напротив тётки, с независимым выражением смотрю ей в глаза. Она явно рада меня видеть.

— Спасибо, что пришла. — говорит, словно взвешивает каждое слово, тянется пальцами к моей руке, но я отдергиваю. — Алиса, постарайся понять правильно то, что я скажу. Мне очень сложно… Я должна была рассказать тебе правду еще много лет назад, но… — горько усмехается, — боялась подойти к тебе, ты ведь росла своенравной девочкой, могла и послать по известному адресу.

— Откуда Вы знаете, какой я была? — спрашиваю просто так, чтобы поддержать беседу, в душе муторно, и шевельнулась догадка, которая прочно засела в сознании при первой встрече с Марой.

— Я наблюдала за тобой, пока ты жила в интернате. — произносит она то, о чем я и хотела услышать. — и приезжала утром, смотрела, как вас увозили в школу, и ехала за автобусом, а потом ждала, когда ты появишься на крыльце после занятий. Однажды застала тебя с двумя девчонками, они курили. А ты грустно разглядывала что-то вдалеке, и мне захотелось броситься к тебе, украсть, увезти туда, где никто бы нас не нашел.

— Я никогда не курила. И алкоголь по-настоящему попробовала только в восемнадцать. — скривив губы, признаюсь я с тайной гордостью, мысленно переваривая её слова, и с языка слетает, — ты моя мама?

Мара бледнеет, сглатывает ком, силится улыбнуться. Она совсем молодая, кажется, что моложе даже Руслана, а ему в этом году исполнится тридцать четыре. Я так и не решила, хочу ли на самом деле, чтобы эта красивая, ухоженная женщина оказалась моей матерью. Теоритически это могло быть, если она забеременела рано.

— Да. — её хриплый голос становится сиплым, в глазах, так похожих на мои, отражается мольба. — да, я твоя мама, Алиса. Я знаю, мне нет прощенья, потому что я бросила тебя, отказалась… Я и не прошу о прощении, доченька.

— Не называйте меня так, мне… — чёрт, почему жжет под веками?! — мне непривычно.

— Родная моя, — вскочив с места, Мара заставляет меня встать, и порывисто привлекает к груди. — девочка моя, как же я могла бросить тебя… Моя роднулечка… Алисонька, прости меня.

Она сползает, собираясь бухнуться на колени, и я поспешно хватаю её, силой удерживая на ногах. Ну, вот, этого только и не хватало, устроить цирк посреди кафе! На нас и так начинают оборачиваться, а я не люблю быть предметом сплетен и кривотолков.

— Не надо вот этого, ладно? — строго шепчу, усаживая Мару на стул, и сую в руку салфетку. — ненавижу мелодраматичные сцены. Они сплошь фальшивые. Послушайте… Послушай, Мара, давай уйдем отсюда? Поговорим где-нибудь в тихом местечке, мне не по себе. На нас все глазеют.

— Да, — утирая поток слез, жалко улыбается она, и, опираясь на меня, встает, позабыв о сумке, висевшей на спинке. — а поехали ко мне? Я хочу так много тебе рассказать, моя хорошая.

— Нет. — твердо говорю, забираю её сумочку, и мы идем к двери. — по-моему, это лишнее. У тебя же своя семья, муж, дети… Я не поеду к тебе.

— Муж… — вздрагивает она, как-то странно на меня глядя. — муж… Разве ты… Ничего не знаешь?