Его повесили на площади Победы. Архивная драма

Еккельн записал себя в анкете “верующим в провидение”. Тот же самый термин встречается в личных делах многих высокопоставленных эсэсовцев, например Оскара Дирлевангера и Адольфа Эйхмана. Гиммлер приказал семьям эсэсовцев не праздновать Рождество, а отмечать вместо этого летнее солнцестояние. Вместе с Гейдрихом они покинули церковь в 1936 году.

Буквальный перевод изобретенного Гиммлером слова “gottgl"aubig” – “полагающийся на провидение”. “Провидение” – любимое слово Гитлера. “Нас ведет Провидение… – говорил он в триумфальном для него 1937 году. – Никто не в состоянии творить историю народов, мировую историю, если Провидение не благословило его на это”. Это Провидение, по словам фюрера, сохранило ему жизнь 20 июля 1944 года.

– В те годы – я думаю, в 1935-м – вошло в моду, чтобы каждый сотрудник СД выходил из церкви, – рассказывал следователю Эйхман.

– В вашем личном деле указана религия – “верующий”.

– Каждый, кто покидал церковь, называл себя в то время верующим, потому что должен был как-то назвать. Иначе можно было уподобиться безбожным марксистам. Стало быть, называть себя неверующим считалось предосудительным.

На вопрос, когда и почему сам он отошел от церкви, Эйхман ответил, что случилось это “должно быть, в 1937 году”. Тогда как еще в 1935 году он венчался в церкви, хоть его начальники от этого отговаривали, “не запрещали, но подтрунивали над этим”. Он “все больше приходил к убеждению, что Бог не может быть так мелочен, как это говорится в историях, записанных в Библии. Я решил, что нашел свой собственный путь… И я решил для себя: Бог, в которого я верю, больше, чем Бог христиан. Ибо я верю в сильного, огромного Бога, который создал мироздание и приводит его в движение”.

Подразумевалась вера в некое верховное божество, не имеющее ничего общего ни с ветхозаветным Богом, ни с Христом. Крест заменила свастика. Нацисты рьяно отторгали христианство в любом его виде, думаю, оттого, что им претили человеческие ценности. “…Идут христиане, от катов Христовы заветы припрятав, иначе – тюремный срок. Нацисты хохочут над ними: он изгнан богами иными – их мирный еврейский бог!” (Бертольт Брехт).

В Брауншвейге собор был переделан нацистами в так называемое “Национальное святилище”. В это время премьер-министром земли Брауншвейг был Дитрих Клаггес, тот самый, который в 1932 году помог получить государственную должность и германское гражданство австрийцу Адольфу Гитлеру, без которого тот не смог бы быть избранным рейхспрезидентом или рейхсканцлером. По предложению Клаггеса в июле 1933 года Еккельн стал главным полицейским земли Брауншвейг.

“Законно лишь то, что Германии впрок”

“С июля 1933 года до июня 1940 года я работал в качестве руководителя Северо-Западной группы СС и одновременно был начальником земельной полиции в Брауншвейге”. И это все, Еккельн на эту тему на следствии особо не распространялся, да его и не спрашивали. А если б и спросили, вряд ли бы стал рассказывать о такой, к примеру, истории.

29 июня 1933 года в Брауншвейге две группы – одна из эсэсовцев, вторая из штурмовиков – одновременно занялись поиском подпольщиков, распространявших антинацистские листовки. Одетые в гражданскую одежду, они не опознали друг друга и устроили между собой перестрелку, в ходе которой один эсэсовец был убит. В качестве возмездия – вопреки фактам – Еккельн приказал расстрелять 11 коммунистов. Они были расстреляны у деревни Ризеберг.

В первые месяцы после прихода Гитлера к власти полиция с помощью штурмовиков арестовывала и отправляла в концлагеря социал-демократов, коммунистов, руководителей профсоюзов. Брауншвейг не был исключением. Но столь явный полицейский произвол долго продолжаться не мог – все же это Германия с ее традициями почитания закона и независимыми – до поры – судьями. Новые хозяева страны вынуждены были с этим считаться. Более того, притворяться поборниками законности.

Таковым себя воображал Бруно Штреккенбах, пришедший на службу в полицию примерно в то же время, что и Еккельн, и тоже по направлению СС. Так вот, на допросах на Лубянке он возмущался: “Многие арестованные после прихода фашистов к власти беззаконно избивались, давали ложные показания, а потом в суде от них отказывались”. Ему, как честному человеку, пришлось “усилить законность”. Свои пояснения от 12 июня 1945 года Штреккенбах заканчивает на высокой ноте: “Я не творил произвола и жестокости, а, наоборот, там, где мне приходилось сталкиваться с подобными делами, я выступал против них, хотя тем самым создавал для себя трудности”.

Под эвфемизмом “трудности” Штреккенбах имел в виду угрозу увольнения. О ее реальности можно судить по эпизоду, случившемуся в Вертхайме. С криком “Евреи, убирайтесь вон!” штурмовики ворвались в здание суда и больше недели его удерживали. Когда местный начальник полиции попросил помощи в Берлине, ему посоветовали избегать стычек со штурмовиками, а потом уволили.