Его прощальный поклон. Круг красной лампы (сборник)

Петер Штульпнагель сделал шаг вперед.

– Я могу все объяснить, – сказал он.

– Вы единственный, кто, похоже, понимает, что происходит.

– Да, я прекрасно понимаю, что происходит. Я хотел предупредить этих господ, но, поскольку они не захотели меня слушать, я позволил им все узнать на своем опыте. Своим электричеством вы добились того, что его жизненные силы увеличились до такой степени, что на несколько ближайших столетий он может забыть о смерти.

– Несколько столетий?

– Да, теперь несколько веков понадобится на то, чтобы истощилась та невероятная нервная энергия, которой вы пропитали его. Электричество – это жизнь, а вы его зарядили им до отвала. Может быть, лет через пятьдесят вам удастся умертвить его, но я бы на это особенно не надеялся.

– Боже правый, что же мне с ним делать? – вскричал несчастный федеральный маршал.

– Мне кажется, сейчас не имеет никакого значения, что вы с ним будете делать, – пожал плечами Петер Штульпнагель.

– Может, как-то можно извлечь из него это электричество? Может, его за ноги подвесить, а?

– Нет, нет, это не поможет.

– Что ж, хорошо, но мы не позволим ему снова в Лос-Амигосе безобразничать, – голосом, преисполненным решимости, произнес представитель закона. – Мы его посадим в новую тюрьму. Уж там у него сил поубавится.

– Напротив, – возразил Петер Штульпнагель. – Я бы сказал, что, скорее, сил поубавится у тюремщиков.

Пришлось признать, что мы потерпели фиаско. Несколько следующих лет мы старались не говорить об этом деле, но слухов избежать не удалось, и я подумал, что вы, возможно, захотите узнать, как все происходило, из первых уст.

Женский вопрос

Все коллеги доктора Джеймса Рипли считали, что ему чертовски повезло в жизни. Отец его держал врачебную практику в деревне Хойленд на севере Хэмпшира, поэтому с самого первого дня, когда он по закону получил право подписывать рецепты, все для него уже было готово. Через несколько лет престарелый джентльмен ушел на покой и удалился на южное побережье, оставив на своего сына всю деревню и прилегающие к ней окрестности. Если не считать доктора Хортона, жившего недалеко от Бейзингстока, юный хирург был единственным врачом на шесть миль вокруг Хойленда, что давало ему возможность зарабатывать полторы тысячи фунтов в год. Правда, как это обычно бывает в деревне, большая часть того, что приносила практика, уходила на содержание выезда.

Доктор Джеймс Рипли был уравновешенным, образованным тридцатидвухлетним неженатым мужчиной со спокойным, даже строгим лицом и редеющими на макушке черными волосами, на уход за которыми он тратил добрую сотню в год. На отсутствие внимания со стороны женщин жаловаться ему не приходилось. Общаясь с дамами, он всегда был вежливо строг и разговаривал уверенным тоном, который, не оскорбляя, внушал уважение. Однако женщины имели все основания жаловаться на отсутствие внимания с его стороны. Как врач он всегда был к их услугам, но в свободное от работы время был неуловим, как капля ртути. Тщетно мамаши юных деревенских красавиц старались заманить его в свои нехитрые ловушки. Танцев и пикников он избегал, а редкие часы отдыха предпочитал проводить у себя в кабинете за изучением клинических записок Вирхова и профессиональных журналов.

Наука была его страстью, и он меньше всего хотел, чтобы работа превратилась для него в механическую рутину. Он дал себе слово, что его познания в медицине будут такими же свежими и яркими, как в тот день, когда он сдавал выпускной экзамен. Доктор Джеймс Рипли гордился тем, что мог с ходу перечислить семь ответвлений какой-нибудь артерии или назвать точное процентное соотношение компонентов любого физиологического соединения. После долгого рабочего дня он еще полночи просиживал в своем кабинете, проводя иридэктомию и вскрытие овечьих глаз, которые присылал ему деревенский мясник. Экономка, которой по утрам приходилось выбрасывать обрезки, была в ужасе. Любовь к работе являлась единственным сильным чувством, которое нашло место в его сухом, рассудительном характере.

К его чести надо сказать, что он стремился поддерживать свои знания на самом передовом уровне, не имея на то побудительной причины в лице какого-нибудь конкурента. За те семь лет, которые он занимался медицинской практикой в Хойленде, вторгнуться на его территорию решились лишь трое противников: двое в самой деревне и один в близлежащем Лоуэр-Хойленде. Один из них со временем заболел и умер (поговаривали, что за все восемнадцать месяцев деревенской жизни он был своим единственным пациентом). Второй выкупил четверть бейзингстокской практики и сошел с арены достойно, а третий одной сентябрьской ночью просто исчез, оставив после себя разоренный дом и неоплаченный счет от аптекаря. С тех пор доктор Джеймс Рипли сделался в своем районе монополистом, и никто не отваживался тягаться со всеми уважаемым хойлендским врачом.