Его семья

Горбатюк ночевал в одной из комнат редакционной библиотеки, лежа прямо на полу. Как он попал сюда и что делал до этого, так и не мог вспомнить.

Встал, отряхивая измятый костюм. Страшно болела голова, мучила жажда, и хотелось опохмелиться. Но денег не было, все пропил вчера.

Он ломал голову, где бы достать денег, и вспомнил о Васильевне, у которой как-то взял десятку да так и забыл отдать. «А пускай, отдам заодно!» — наконец решился он.

Васильевна внимательно посмотрела на него, достала старенькую сумку, долго шарила в ней, что-то тихонько шепча. «Свинья я, свинья!» — ругал себя Горбатюк за то, что не вернул ей десятку.

— Может, вам больше нужно? — спросила Васильевна, подавая деньги.

— Спасибо! — поспешно отказался Яков, взяв пять рублей. — Я вам, Васильевна, сегодня же отдам.

«Ох, как нехорошо! — морщился он, вспоминая вчерашнюю пьянку. — И как это я не удержался?.. А тут еще это заявление. Теперь Руденко меня живьем съест. И будет прав… Убить меня мало!»

Вернувшись в редакцию, Горбатюк уселся за стол с добрым намерением немного поработать, а потом дневным поездом выехать в командировку. Но работа не клеилась. Мысли исчезали так же внезапно, как и появлялись, а в голову лезли какие-то пустяки.

То он начинал думать, что ему нужно сшить себе новый костюм; то смотрел на большой и красивый, но давно уже испортившийся радиоприемник и приказывал себе не забыть отдать его в ремонт; то, наконец, вспоминал, что завтра в театре должна состояться премьера и что его приглашали на нее…

Но все эти мысли все настойчивее и упорнее заслоняла мысль о вчерашнем происшествии. И как ни гнал ее от себя, как ни пытался избавиться от нее Яков, она каждый раз возвращалась и беспокоила его все больше и больше. И тут же Горбатюк вспоминал Нину, детей и убеждал себя в том, что он должен наконец разрубить узел, который все туже затягивался на его шее.

Скоро в редакцию начали сходиться сотрудники. В кабинет к Горбатюку быстро вошла невысокая подвижная женщина с такими черными глазами, что Якову всегда хотелось потрогать их. Сегодня в этих глазах так и прыгали веселые чертики.

— Поздравляю вас, Яков Петрович! — торжественно проговорила она, протягивая ему руку.

— Ну, что там? — недовольно спросил он. Ему было сейчас неприятно видеть всегда жизнерадостную Людмилу Ивановну Кушнир, литработника отдела культуры.

— С законным браком!

Людмила Ивановна со смехом упала в кресло, потешаясь над его растерянным видом.

— Так вы, Яков Петрович, ничего не помните? В самом деле, не помните?

— Да говорите же! — прикрикнул на нее Горбатюк.

— Вы ведь вчера явились сюда пьяный как стелька. Ой, Яков Петрович, что здесь было!..

— Что было? — холодея, спросил Горбатюк.

— В любви признавались. Петровой руку и сердце предлагали!

«Этого еще недоставало!» — с отчаянием подумал Яков, а Кушнир после очередного приступа смеха продолжала:

— «Невеста» чуть не умерла от счастья. А Руденко, любуясь вами, последние волосы из своей лысины повыдергивал…

В кабинет начали заходить другие работники редакции, и Горбатюк имел полную возможность убедиться в том, что Людмила Ивановна нисколько не преувеличивала.

Хотя сотрудники и подшучивали над ним, он не мог не видеть, что за этими шутками скрывалось осуждение. Яков еще больше помрачнел и оборвал разговор, всем своим видом давая понять, что сейчас не время говорить об этом, что он старше их по положению и они не должны забывать, над кем можно смеяться, а над кем — нет.

Оставшись один, он снова попытался сосредоточиться, держа в руке карандаш и устремив взгляд на лежащую перед ним статью. Но из этого ничего не получалось, так как он все время невольно прислушивался к шагам в коридоре. Узнав наконец твердую поступь Петра Васильевича, Горбатюк стал тревожно ожидать вызова.

Однако Тоня, через которую редактор обычно приглашал к себе сотрудников, не приходила. Тогда, потеряв терпение, с отчаянием человека, знающего, что ему все равно не миновать беды, Яков сам пошел к Петру Васильевичу.

В кабинете, кроме редактора, сидели его заместитель Василий Иванович Холодов и Руденко. Василий Иванович, тучный человек с болезненно-одутловатым лицом, откинулся на спинку кресла и даже не взглянул на Горбатюка. Руденко тоже не повернул головы в его сторону.

Петр Васильевич сидел на своем месте, положив обе руки на стол. Лицо его, на котором выделялся широкий тяжелый подбородок, было очень сердитым.

— Это черт знает что! — возмущенно говорил он. — Этого нельзя так оставлять…

Он взглянул на Якова, и взгляд его был холоден и презрителен.

— Это черт знает что! — повторил редактор. — Я предлагаю обсудить поведение Горбатюка на партийном собрании.

Яков подошел к столу и стоял, не решаясь сесть.

— Добрый день, Петр Васильевич! — тихо поздоровался он.

Редактор сделал вид, что не слышал его приветствия. Повернувшись к Холодову, он спросил:

— Что мы сегодня даем в номер? — хоть этот вопрос в первую очередь касался Горбатюка как ответственного секретаря редакции.

Василий Иванович начал перечислять прочитанные им и сданные в набор материалы.

Яков стоял, чувствуя себя здесь лишним.