Его тайная одержимость

В моих руках вдруг материализуется баллон с малосольными огурчиками, а в спину упираются остренькие пальчики, очевидно норовящие вытолкнуть меня из кухни.

Ну разве я могу противиться такому нежному натиску? Сама меня уводит. Даже повод придумала для правдоподобности, лишь бы уединиться…

Размечтался я что-то. Напряг я ее просто. Вот и тащит подальше от своего мужа и отца.

Теперь стою посреди столовой и наблюдаю, как она суетится, расставляя на столе тарелки. Мечется из кухни и обратно, притаскивая соленья, утварь, подоспевшие пирожки, а я стою, как истукан не в силах от нее глаз оторвать.

Тяну носом умопомрачительный аромат свежеиспеченных пирожков, вперемешку с запахом лимонной мяты, что заполонили собой все пространство вокруг меня. С ума сойти. В моем доме еще никогда не пахло… эм… счастьем? Да, должно быть оно именно так должно ощущаться.

Всю прелесть сложившейся картинки портит только этот чертов «муж», что бережно отгородился от меня закрытой Соней дверью.

Злость помогает выйти из ступора. Ставлю баллон с огурцами на стол, понимая, что Соня обходит его вниманием именно из-за меня. Вот уже и колбасу принялась нарезать. Ммм, вареная, прямо как в детстве. И не поленились же полную сумку еды притащить.

— Присядь, я закончу, — говорю тихо, словно боясь напугать.

— Не нужно, — голос не то, чтобы дрожит, он словно вибрирует от волнения.

— Испугалась? — спрашиваю, неосознанно подходя ближе, и накрывая ее хрупкие плечики ладонями.

— Ч-чего? — ведет плечом, очевидно желая сбросить мои руки.

— На тебя ведь тарелки едва не упали, — напоминаю я, догадываясь, что она скорее подумала о страхе разоблачения наших отношений. Хотя я возможно именно об этом изначально и спросил.

— Нет, — сухо. — Не испугалась.

Будто невзначай провожу по ее руке пальцами, и накрываю ее ладонь своей, вынуждая отпустить нож. Отстраняется, позволяя мне все же доделать работу за нее.

— Присядь, — велю снова, уже более настойчиво. — Устала ведь. Поди тоже всю ночь не спала.

— Чего бы я не спала? — фыркает.

— Знаешь, куда проще вычислить ложь конкретного человека, всего единожды услышав, как он лжет, когда ты знаешь правду. А ты только за последний час мне дважды выдала неправдоподобную информацию.

— Да чего это она вдруг неправдоподобная? Если вы про синяки под глазами, так это у меня хроническое! — продолжает упираться упрямица.

— Посмотрим, что на это доктор скажет, — усмехаюсь я.

— Какой еще? — теряется, будто мне все же удалось застать ее врасплох.

— Твой отец ведь попросил организовать обследование и для тебя тоже, — напоминаю.

— Да мне уже рожать со дня на день, какое обследование? — пытается отмахнуться она.

— Вся в отца, — усмехаюсь я, заканчивая с колбасой и принимаясь за огурцы. — А пошатываешься ты тоже хронически?

Соня явно в некотором шоке от моей наблюдательности и прилипчивости. Пыхтит, как паровоз. Губы дует, очевидно, не в силах подобрать слова.

Не привыкла моя девочка, что ее кто-то так пристально разглядывает. Ну что ж, привыкай. Потому что я продолжу это делать.

— Ну, знаете ли! — таки опускается на стул, продолжая строить из себя обиженного ребенка. — Попробовали бы с таким пузом не шататься! Я бы на вас посмотрела!

— Должно быть и спина болит, — киваю я понимающе. — Может, потому и спишь плохо?

Даю ей подсказку, как ответить правду, но при этом не давать мне понять, что она из-за меня уснуть не смогла.

— Я нормально сплю, — шипит, вроде чтобы я от нее отстал.

Но я и не планирую. Так интересно наблюдать за ней в разных состояниях. Кажется, когда она злится становится еще красивее.

Хотя ей любые эмоции идут. Лишь бы не эта ее бесстрастная маска, с фальшивой улыбкой, которую она натягивает всякий раз, когда рядом ее родственники.

Пожалуй, даже с ненавистью я готов смириться. Ведь она — живая. А когда Соня пытается подавить свои эмоции возникает ощущение, что я смотрю, как восковая куколка плавится изнутри. И так больно от этого. Хочется ее встряхнуть и снова вынудить хотя бы уж разрыдаться. Как тогда…

О, черт.

— Ты ведь малышу сказала, что поспать ему не дала, — заканчиваю я свою пытку, давая понять, что она давно спалилась. — А как еще, если не собственной бессонницей?

Понимает, что проиграла. Прикрывает глаза и откидывает голову на высокую спинку стула.

— Тебе бы пойти поспать, — предлагаю я.

— Не могу я, — голос звучит настолько усталым, что я невольно хмурюсь, вновь поднимая на нее глаза.

Моя рука с ножом замирает над доской с огурцами. Вижу, как она болезненно сглатывает и шмыгает носом.

Вот сам же хотел ее настоящих эмоций, чего теперь удивляешься?

— Почему? — зачем-то спрашиваю я, хотя и сам догадываюсь о миллионе причин, из-за которых она не может сейчас уйти и просто физически не может заснуть.

Отец будет волноваться. Тут еще этот Гена. И я. Вдруг чего наделаю без ее ведома. Да и я слышал беременным не так-то просто дается сон.

— Прошу, Рома, — выдавливает она, устало отрывая голову от стула, — остановитесь.

Вижу, что в серых глазах стоят слезы:

— Больше ничего не делайте. Вся эта забота… она неуместна. То, чего вы хотите, никогда не произойдет!