Мужчины переглянулись и громко рассмеялись. Пиратов почесал нос и забавно коверкая слова рассказал разговор сына и жены:
— Наташка моя как-то заявила мелкому, что он вырастет и пойдёт в армию. Ну, типа как папа. Малой тогда и спросил: «Мама, а в армию ты со мной пойдёшь?» Наталья серьёзно так ему в ответ: «Нет», так сын во всё горло как заорёт: «Как? Без меня пойдёшь?» У Натальи истерика была, вместе с дочерью до сих пор чуть что — как, без меня? Хотя дочь тоже учудила, когда совсем крошкой была: «Папа, смотри какой лифт — круглый, как квадрат!»
— Предлагаю свалить всей компанией в номер Пиратова и Кучерова, — сделал предложение один из врачей, — у них вид из окна — охренеть, поверьте на слово.
Все тут же согласились, сделав заказ в баре, и поднялись на этаж, где расселили их делегацию.
— Так, кофе нам сейчас организуют, а пока, как говорил Кучеров, баебобы, — и Вегержинов жестом фокусника вытащил из своего пижонского портфеля хлеб и две палки колбасы.
— Темнота, — тут же поддержал друга Кучеров. — Не баебобы, или как там их обозвал, а буеботы! С нас с Максимом Игоревичем консервы и галеты.
— Это откуда у вас всё это взялось? — поинтересовался один из хирургов, быстро нарезая колбасу.
— Вам, гражданским, не понять. А если серьёзно, то мы свои «тревожные чемоданчики»* распотрошили перед поездкой. Давай, мужики, ближе к столу! Не стесняемся, эти европейские ужины не для нас. Нам бы картошечки, да с мяском, да под водочку с солёным огурцом. Что они понимают в нормальной еде?
Все мужчины согласно закивали, аппетитно уплетая предложенное угощение.
— А вы давно служите?
— Иногда кажется, что недавно, а иногда чувствуешь себя старым, как говно мамонта, — неожиданно ответил Пиратов. — Особенно когда приходится от жалоб отбрыкиваться. Я вот недавно экспертизу проводил в одном учреждении и понял, что суд вынес решение, даже не узнав диагноз, от которого скончался пациент. А ведь с запущенными опухолями такой стадии — увы! — не выживают больные.
— Вот когда судей, вынесших это решение, переведут в санитары морга психиатрической больницы при туберкулёзом кладбище, тогда справедливость восторжествует, — пробурчал Вегержинов и одним глотком выпил вино.
— Вы на нашего Алексея не смотрите, как на чинушу, — Валентин налил ещё пару глотков в бокал Вегержинова. — Алёшка у нас классный хирург, только вот ушёл в организаторы. А это дело он делает не просто отлично, а превосходно.
— Поддерживаю, — раздался мужской голос, все обернулись и посмотрели на сидящего в кресле врача. — Потому что сам был в его больнице летом, когда на Пушкинской бомба взорвалась. Ты, Алексей Александрович, смог так работу организовать, так обеспечил всех, что думаю, все выжившие в том кошмаре и тебе жизнью обязаны, не только нам, оперирующим хирургам. Кстати, сёстры у тебя тоже высший класс.
Алексей кивнул и задумался, а потом тихо ответил:
— Только вот тяжело это становится организовывать, столько швали вылезло за прошлые годы и к деньгам присосалось, что диву даёшься. И дай бог, чтобы перемены к лучшему начались. Теперь мы видим, как в муках из дебрей выбирается, выламывается иная страна. Роды идут ме-е-е-дленно, иногда кажется, что вообще не идут, — и тем не менее шансов пересобраться всё больше. А шансов вернуться в прежнее состояние — всё меньше. Рубят канаты один за другим — и слава богу. Мужики вот в армии остались, а я не смог. Ну не смог я больше смотреть, как разрушалось всё то, что годами, десятилетиями создавалось!
— Мы в Югославии врачами служили, там с боевыми офицерами, прошедшими Афган, познакомились. А потом один из наших друзей попал на Кавказ. Тоже после всего решительно грохнул дверью. Не столько по здоровью, — хотя контузия тяжёлая у него была, — сколько по той же причине — не смог мириться с бардаком, — объяснил Валентин.
— Да, согласен, — тихо заметил один из гостей. — Мой отец тоже в Афгане служил, полком командовал. Пока ранение тяжёлое не получил. Он всегда повторял, что есть два слова — «решил и приказываю» в твоём обиходе, которые делят мир на победу и поражение, жизнь и смерть. И ты всегда в ответе за всё. И когда тихо вокруг, и уж тем более тогда, когда ты, благодаря нелепости ситуации, вражеской наглости и сумбурному стечению обстоятельств вдруг попадаешь в грёбаный пиздорез, простите за мой грязный русский, из которого потом отчаянно пытаешься выбраться живым.