Его Величество бомж (СИ)

— Герцог Оберонский, ты картошку умеешь чистить? — вопрос риторический. Он приполз за мной на кухню и глядит с большим сомнением, как я ловко управляюсь картофелечисткой, вздыхает,

— По части корнеплодов я не мастер.

— Я почему-то так и думала, — смеюсь, а он на полном серьёзе предлагает,

— Может, лучше схожу на охоту? Завалю оленя или косулю, или хотя бы кабана? — какой полезный мужик мне достался! Если что, не пропадём, обязательно кого-нибудь завалит!

— Ты уж, поохотился сегодня, — успокаиваю, — я же шучу, куда с такими ранениями работать! Зачем за мной притащился, ложись, мультики смотри, я сготовлю и всё принесу.

— С тобой хочу, — улыбается. А мне становится так приятно. Его синие озёра лучатся нежностью и, как-то не хочется верить, что это только из-за поклонения.

— Берти, я тебе нравлюсь хоть немного?..

— Зачем спрашиваешь, Дадиан? — изумляется и опять называет меня странным именем, — на всё твоя власть, — и снова эти подчинённые нотки пробиваются.

— Неужели ты видишь во мне только божество? — с коим я даже рядом не стояла, — и сразу, ещё там, в больнице, ты тоже благодарил меня и радовался, когда приходила, только потому, что принял за богиню?

— Не сразу, к своему стыду, — винится, — сначала решил, что повезло. Не нашлось никого до тебя, кто бы помог, и подумалось, что наконец-то удача ко мне повернулась. Ты такая!.. — в голосе мечтательность и тоска.

А в глазах так много всего, что даже мне не подобрать подходящих слов, куда уж моему полиглоту с его несоответствующим кругом понятий! Но так хочется услышать те самые, которые бальзамом на душу ложатся любой женщине и, всё-таки, не удерживаюсь,

— Какая?

— Живая! Как мне было разглядеть сразу в тебе богиню, когда сама, не чураясь и не брезгуя, повела отмывать грязь, стричь волосы, когда чуть не расплакалась, принеся еду. Когда защищала от своей суровой работницы…

— Анна Никитична не моя работница, — поправляю, — санитарка… Она хорошая!

— Я понял, просто у неё жизнь тяжёлая, — наблюдательный мой, и говорит абсолютно здравые речи! А в остальном, хочешь, верь, хочешь, не верь!

Я за разговором уже начистила картошки и как раз принимаюсь за готовку. На сковороде шкворчит и опасно постреливает масло. Переворачиваю деревянной лопаткой золотистую соломку, она, пропитавшись, становится почти прозрачной, молотый перец и специи витают ароматами по кухне, и уже хочется прямо сейчас начать есть со сковороды.

А он своё продолжает,

— Почему не ушла тогда? Почему осталась? Разве пристало богине заниматься чёрной работой? Разве должно ей опускаться до того, чтобы приносить недостойному, да хоть и достойному смертному еду, одежду? Заступаться? Боги всегда свысока лишь наблюдают за судьбами целых народов!

— Сам спросил, сам и ответ знаешь, — пора бы и догадаться. Жду, выискиваю в глазах догадку.

— Временами я забываю, что ты — божество и тогда, творю не весть, что, прости Наидобрейшая! Ведь перед тобой — лишь простой смертный, а не волевой железный муж с каменным сердцем, исполненный только честью и долгом! — добавляет со вздохом, — тяжело удержаться, когда так вот смотришь на меня! — самое время для откровений, но мне становится неловко, я смаргиваю и поворачиваюсь к сковороде.

Пока суть, да дело, картошка пожарилась, надо кормить своего пришельца,

— Всё, всё! Не смотрю! Давай поедим, наконец! Словами сыт не будешь!

Выкладываю Косте практически всю сковороду картошки, оставив себе немного, строгаю побольше сала, которое принесла тётка Вера, как раз и огурцы маринованные, к месту. Хлеба напахиваю сразу половину буханки,

— Давай, герцог, отведай, чего Бог послал!

Он берёт вилку, накалывает сразу несколько картошек и в рот, ещё не прожевал толком,

— Ты — богиня! — фиг знает, что сейчас имел в виду: то ли по привычке упорствует, то ли хвалит стряпню. Надеюсь, второе.

Несмотря на раны и боль, потерей аппетита мой герой явно не страдает. Как миленький подчистил всю тарелку, и сало тоже пришлось ко двору, и огурчики.

— Вот и молодец! — нахваливаю, — а теперь, пойдём-ка в кроватку, героям надо много отдыхать, тогда и боевые ранения скорей затягиваются, и боль во сне легче проходит.

Он искренне счастлив от моей заботы, глаза лучатся неподдельной благодарностью, и, кажется, любовью. А я уверена, что в этот самый момент, когда он сначала целует мою руку, а потом за неё же тянет на себя и припадает к губам в нежнейшем, трепетном поцелуе, то опять сбивается со своей программы и забывает, что я типа, богиня!

Но ненадолго. Уверенный многообещающий мужской поцелуй и сильные объятия, которые дарят тепло и защищённость, довольно быстро сменяются смущением и очередными извинениями в стиле «прости, Наидобрейшая»!

Если бы не ранение, обиделась, но сейчас понимаю, что пора оставить Костика в покое, ему явно нужна передышка после сегодняшних стрессов и покой ранам. Поэтому, останавливаю все его порывы,

— Всё, всё! Никаких извинений, просто спи, — укрываю одеялом, провожу рукой по высокому открытому лбу, он опять накрывает мою ладонь своей, а мне кажется, что лоб то у героя горячеват.