Его величество Человек

В темном углу двора сонно вздохнула корова. Коля вздрогнул, но тут же рассмеялся. Паутина мыслей порвалась. Он почувствовал, что стало холодно. А небо было ясным, высоким. Проследив глазами путь падающей звезды, Коля вдруг вспомнил страшное, полузабытое. Вот так же беззвучно в темной ночи чертили небо ракеты, и люди замирали в страхе. Ракеты предвещали начало артналета, а вслед за ними слышался гул моторов, с визгом взрывались бомбы, и, казалось, горела земля под ногами. До сих пор Коля удивлялся, как ему удалось выйти живым и невредимым из этого ада. Более месяца он ехал в разных поездах. Поезда бомбили, пылали вагоны. Не раз на глазах мальчика погибали люди. Он голодал, замерзал, страдал от духоты и жары. Однажды его чуть не раздавила толпа бежавших куда-то в паническом страхе женщин... Коля не мог вспомнить, как он оказался на ташкентском вокзале. Какой-то железнодорожник взял его за руку и повел в эвакопункт, забитый малышами. Коле показалось, что люди, раздававшие детям пищу, смотрели на него с недоумением: такой большой мальчик, а, словно младенец, тянет руку за куском хлеба. Он ушел с эвакопункта, скитался по улицам чужого города, не зная, сколько будет так ходить, где найдет пристанище, что станет делать. Он не особенно-то и задумывался над этим, воспринимая бродячую жизнь как нечто неизбежное. Куда мог деться мальчик, оставшийся без родителей, никому не известный, никому не нужный? В городе, хоть до него не докатилась война, жизнь шла трудная, неспокойная — это Коля видел и понимал. А вообще-то он почти ко всему был безразличен. Ни журчание воды, ни трамвайный скрежет, ни звуки музыки — ничто не интересовало его. Он бродил словно по пустырю. Проголодавшись, шел на базар или на трамвайную остановку, помогал одному-другому донести до дому тяжелую ношу и, если давали деньги, покупал что-нибудь съестное. Ему не раз советовали пойти в детдом, но Коля не верил, что тамошняя жизнь лучше той, которую он вел. Несколько дней он проработал в какой-то столовой. Повар с огромными усами на румяной физиономии сжалился над ним и взял его таскать воду и выливать помои. Там же, в столовой, Коля оставался и на ночлег, но повара забрали в армию, а женщина, заменившая его, и близко не подпускала Колю к работе. Тогда и услышал мальчик о кузнеце Махкаме-ака. Как-то в чайхане вслух читал газетную статью о его семье пожилой рабочий с перевязанной рукой. Коля подумал, подумал и разузнал адрес Махкама-ака.

Семья кузнеца отогрела его. Коля вдруг увидел, что вокруг совсем не пустырь, что жизнь не такая бессмысленная штука, как ему представлялось, что, кроме забот о том, где и как поесть, на свете существует множество других важных и увлекательных дел.

После того как Коля пришел в дом Махкама-ака, к нему вернулась счастливая способность видеть мир прекрасным, получать наслаждение от хорошей музыки, от купания в речке, волноваться и страдать, когда кому-то в большой семье бывало не по себе. С уходом отца на фронт на его плечи легла огромная ответственность. Все, что было до того, было дет

ством, теперь Коля стал взрослым. Он понял смысл слов «человек родился заново». В этом доме родился заново он сам, вырос, обрел родителей, младшим он сейчас вместо отца. «Уста»! Коля улыбнулся, но тут же посерьезнел: «Только бы мама скорее поправилась!» На душе опять стало тревожно...

—Коля! Ты что там делаешь?

На айване, освещенная серебристыми лучами луны, стояла Ляна.

—Ляна, досмотри, какая луна — круглая, огромная, как тыква.

Девочка с тазом в руках спустилась во двор.

—Вырвало ее,— хмуро сказала она.

—Опять?

Мехриниса уснула далеко за полночь, спала она беспокойно, металась, стонала. Коле стало жалко Ляну — девочка на ногах не стояла. Он заставил ее лечь, а сам до рассвета просидел у постели матери. Светало, когда его сморил недолгий сон. Ляна подоила корову, дала пойло теленку, а Коля собрался уже на работу, и тут пришла врач. Осмотрев Мехринису, она сказала, что ее надо немедленно положить в больницу. Мехриниса сопротивлялась, слабым голосом доказывала, что дома ей лучше, но врач не стала и слушать. С воспалением легких не шутят.

Дети примолкли. Не было слышно даже Леси, обычно пристававшей ко всем и без умолку болтавшей. Все ходили на цыпочках, разговаривали полушепотом. Перед завтраком ребята вдруг, не сговариваясь, вошли к матери. «Если я лягу в больницу, что станет с ними?» — думала в ужасе Мехриниса. Она не смогла даже приласкать, ободрить детей, только бормотала что-то невнятное, стараясь не показать, как ей плохо. «А что, если настал мой час и я умру, пойдут ли они за моим гробом, плача и причитая? Будут ли ходить на кладбище, как Батыр, будут ли вспоминать меня или на другой же день разойдутся в разные стороны?.. Нет, нет, не такие это дети...» Мехриниса закрыла глаза.

Дети испугались.

—Не закрывайте глаза, джан ойи! — Абрам кинулся к матери.

—Мне легче. Не бойся... Вы же опаздываете в школу. Скорее идите пить чай... Спасибо, детки мои, спасибо,— тихо сказала Мехриниса.