Его величество Человек

Икбал-сатанг, делая вид, что ничего не замечает, удивилась:

—Что такое, милая, что с вами? Почему вы так побледнели? Нечего опасаться. Соскучился, вот и пишет, что взбредет ему в голову... Ну, допустим даже, что она беременна. Пока это один аллах знает... Что еще он пишет?

На углу улицы появился Махкам-ака.

—Пусть будет жив-здоров Батыр, передайте и от меня привет,— поспешно пробормотала Икбал-сатанг и отошла от Мехринисы, потеряв надежду услышать конец письма. Поравнявшись с Махкамом-ака, она поклонилась ему и с независимым видом двинулась дальше.

—Хорошо, что поговорил с Арифом-ата, многое узнал,— сказал Махкам-ака, приближаясь к жене.

Мехриниса стояла молча, растерянная и подавленная.

—Что, поссорились, что ли? — удивленно спросил Махкам-ака и обернулся вслед Икбал-сатанг.

—Нет, нет. Просто разговаривали.

—А что у тебя в руке? Не письмо ли?

—Письмо.

—От кого?

—От Батыра...— Мехриниса не поднимала глаз.

—Ах, вот оно что! То-то, я вижу, изменилось ты в лице. Ну, что там, жив-здоров ли он? — Махкам-ака протянул руку за письмом.

—Это не вам. Другому,— уклонилась Мехриниса.

—Кто этот другой? А ну, дай-ка сюда!

—Оставьте. Зачем вам вмешиваться в женские дела? — сказала Мехриниса, пряча письмо в карман.

—Женские дела? Какое они имеют отношение к письму? — Махкам-ака начал сердиться.

—Все-таки до чего же вы любите поговорить! Еще смеетесь над женщинами. Сами, как с кем встретитесь, пропадете на два часа! А я вас жду здесь, жду.— Мехриниса попыталась перевести разговор на другую тему, но Махкам-ака, грозно нахмурив брови, подошел к ней вплотную.

—Не хитри, жена. Что случилось? Покажи письмо.

—Письмо это другому. Девушка-почтальон перепутала. Как только обнаружит ошибку, принесет то, что написано нам. А у Батыра все благополучно. Доехал. Проходит подготовку.

Махкам-ака посмотрел на жену и вроде поверил ей. Правда, удрученный вид Мехринисы настораживал, вызывал какие-то сомнения, но Махкам-ака решил больше ни о чем ее не расспрашивать. «Если что-нибудь серьезное, все равно долго скрывать не сумеет. А может быть, и в самом деле что-то женское...» — думал он.

Супруги молча зашагали к вокзалу вдоль трамвайных путей.

Глава восьмая

Прямая улица упиралась в площадь, над которой высилось здание вокзала. В Ташкенте не было второго такого людного места: как в зеркале, там отражалась жизнь всего города.

Вокзал с первого дня войны изменился: казалось, он тоже надел шинель, туго подпоясался ремнем и, гулко ступая тяжелыми сапогами, заступил на пост.

Вокзал стал теперь в основном местом проводов. Сурово и мужественно смотрит он всеми своими окнами на эшелоны, уходящие далеко на запад, на фронт.

«Побеждайте, пусть враг не осилит вас!» — напутствуют солдат надписи на красных полотнищах. И прощальные гудки паровозов зычно и протяжно ревут в ответ: «Победим! Победим!»

Сегодня, однако, необычный день. День встречи. Ждут эшелон с детьми из прифронтовой полосы.

...Когда Махкам-ака и Мехриниса сошли с трамвая, вокзальная площадь была уже забита народом. Сюда собрались и белобородые старики, и старухи в белых кисейных платках, и женщины, пришедшие прямо с работы. Молодежи в городе заметно поубавилось, особенно парней. Но все девушки в этот день, казалось, собрались на площади. Многие из них, повязав красные повязки, хлопотливо бегают, успокаивают взволнованных женщин.

—Сиротки бедные, сиротинушки, что же они не едут? — плачет какая-то старушка.

Девушка с повязкой задерживается возле нее.

—Не нужно плакать, бабушка,— говорит она старушке.— Встретим детей ласково и спокойно. Возьмите себя в руки, бабусенька.

Толпа стоит притихшая, напряженная. Люди говорят друг с другом шепотом, словно боятся нарушить чей-то покой. Только издалека доносятся звуки солдатской гармошки, и мелодия песни «Священная война» наплывает торжественно и сурово, как набат.

—Приехали! — вдруг обрадованно воскликнул кто-то.

Люди увидели машину, которая, обогнув толпу, остановилась у главного входа в вокзал.

Из машины вышли высокий мужчина в черном пальто, в чустской тюбетейке и худощавый молодой человек.

—Ахунбабаев. Это Ахунбабаев! — узнали в толпе Ата.

—Значит, поезд скоро придет,— подумала вслух какая- то женщина.

Не отрывая взгляда от Ахунбабаева, заговорившего о чем-то с водителями санитарных машин, Мехриниса взволнованно обратилась к мужу:

—А что, если прямо к нему?

—Нет, нет, человек он государственный, занятой...

Махкам-ака все же задумался: может, и правда подойти

к Ахунбабаеву? Но как пробиться черев толпу и сказать: «Мне бы одного мальчика или девочку...» Он повернулся к жене, тронул ее за локоть:

—Хорошо бы с ним, конечно, поговорить, да как-то неловко мне... Может, ты сама, Мехри? А?

—Вай-ай, что я скажу? Как осмелюсь? Нет, нет! — запротестовала та.

—Одно дело — когда мужчина говорит, совсем другое — когда об этом же скажет женщина. Ведь тебе ухаживать за ребенком!

—А я буду рядом с вами... Сам увидит, что вы не один,— упрямо твердила Мехриниса.