Его выбор (СИ)

Жерл дернул было резко рукой, посылая к ним дозорных, но Эдлай вдруг брезгливо скривился и, резко схватив убийцу за волосы, одним жестом перерезал ему горло.

— Вот же идиот, — едва слышно сказал Жерл, останавливая дозорных.

Рэми дрожал, оторвав взгляд от корчившегося в агонии тела. Айдэ получил свою жертву. Все закончилось. Умолкла мелодия. Исчезла паутина, исчезли и виссавийские жрецы смерти, стало легче дышать. Арман медленно поднялся с колен и сам, без чужой помощи, вышел из синего огня. Рэми передернулся, в один миг прокляв все на свете. Боги, какие холодные у архана глаза! Какое безжизненное лицо! Боль, страшная иссушающая боль была лучше. Это уже не Арман…

Не понимая, почему ему так больно, почувствовав, что слабеет, Рэми хотел было встать, но покачнулся и чуть было не упал вниз, на горевший огнями треножников пол. Ему казалось, что он сейчас чем-то пожертвовал, чем-то очень важным, и пожертвовал зря.

"Тише, тише, дружок, все не так и плохо", — прошептал внутри тихий голос.

— Эй, волчонок! — откуда-то издалека окликнул Жерл. — Да ты горишь весь…

Рэми чувствовал, как его подняли на руки и бережно понесли к двери. Кажется, потом его передали Брэну. Рэми не помнил… он знал только одно — церемония забвения не помогла, она сделала лишь хуже. Но почему это Рэми так плохо?

— Ты меня забыл, — прошептал Рэми. — Забыл…

А потом нахлынуло небытие. В тумане боли он почему-то видел вождя Виссавии, его лицо, обычное, красивое, мальчишеское, искаженное гримасой ярости. Слышал бьющие кнутом слова: «Ты мой! Слышишь! Ты принадлежишь мне!» Рэми так не хотел кому-то принадлежать. Он плакал в объятиях матери и умолял не отдавать его в Виссавию. Он боялся… он так боялся зарождающегося безумия в выразительных черных глазах. Тьма… за прекрасными белоснежными одеждами начинала клубиться тьма. Эти тонкие руки, покрытые драгоценностями, впервые подарили Рэми боль… и брату рассказать было страшно и стыдно.

— Не отдавай меня! — молил Рэми.

— Никому я тебя не отдам, — пробивался через жар голос Брэна.

— Не хочу… Не хочу, чтобы меня били!

— Никто тебя пальцем не тронет!

Рэми дрожал от ужаса. Цепляясь за тунику Брэна, вдыхая запах лошадиного пота, которым пропиталась одежда друга, он постепенно успокаивался.

Ласковые руки, касавшиеся волос… мама. Слова, уговоры, судорожный глоток и горечь питья на стенкам горла, иссушенного. Тяжелый сон. Намертво захлопнувшаяся внутри дверь воспоминаний. Тихие слова Брэна:

— Не бойся. Не дам тебя обидеть. Никому не дам. Волчонок.

И я не дам, мой странный носитель... Если ты забыл, то я ничего забывать не собираюсь...

"Верю". Хорошо. Спокойно.

И раскрываются за спиной крылья, и несут в безумно-алую пелену заката. Рэми был счастлив. Этот кто-то в нем... был счастлив.

Маг. 7. Арман. Милосердие

Кто ненавидит то, что лишено милосердия,

тот проявляет милосердие.

Конфуций (Кун-цзы)

Медленно, очень медленно, еще не веря, что тело слушается, Арман попытался подняться. Голова была пустой, мыслей совсем не осталось. Сердце… сердце билось ровно и спокойно, в душе поселился холод. Сил оставалось только на следующее движение, и казалось, еще немного, и он упадет на черный бархат, захлебнется синим огнем и больше никогда не сможет встать.

Встать все же удалось. С третьей попытки. Получилось даже выпрямить спину, расправить плечи, дышать и не задыхаться, хотя синий огонь все еще струился по телу. Хуже. Ровным, холодным потоком он струился внутри, выметая все — и хорошее, и плохое — оставляя пустоту… и покой.

Арман шагнул из огня. Да, покой. Тот самый долгожданный покой, от которого душа звенит, как тронутый ветром серебряный колокольчик. И нет боли, нет беспокойства — ничего нет. Лишь спасительный холод, благодаря которому сам себе кажешься сделанным из чистого горного хрусталя, пронизанного ярко-синим светом.

А вокруг тьма. Фигуры, похожие на тени, безликие, неинтересные. Важен только покой внутри. Важен каждый шаг навстречу подмигивающей огнями темноте, важен бархат под ногами и прохлада осыпавшихся лепестков хризантем. И мелодия, тихая, грустная, зовущая.

Еще шаг… Нога за что-то зацепилась, рука сама потянулась к изящному серебряному кинжалу со знаками северного рода на рукояти. Пальцы коснулись змеи, ощутили мягкость мертвой кожи. Красивый серебристый рисунок по толстому, с запястье ребенка, телу, плоская голова и отблеск синего огня в неподвижных агатовых глазах.

— Арман, не тронь! — раздался откуда-то издалека голос опекуна. — Она еще может быть жива!

Арман не слышал. Кинжал хорош. Заветная самалийская сталь, что вошла в камень, как в масло, россыпь магических рун по лезвию и рукоять, на которой так удобно сомкнулись пальцы.

— Мой архан.

Арман поднял взгляд и, увидев Виреса, лишь пожал плечами. Необычно. Еще недавно один взгляд на мага вызывал внутри бурю гнева. А теперь — ничего, ровным счетом ничего. Забавно.

— Твой? — тихо поинтересовался Арман.