Егорка

Когда на одну из больших открытых машин подняли клетку с медвежонком, подошёл мальчик. Где он был до этого, никто не видел. Через плечо, на длинном ремне, у него висела полевая сумка. Из-под фуражки на лоб выбились растрёпанные почти белые волосы.

Рабочие цирка узнали его: это был Генка Сребницкий. Никто его не остановил; даже Крысюков, показавшийся на выходе, сделал вид, что ничего не замечает.

Мальчик приблизился к машине и, став на колесо, заглянул в клетку.

— Миша!.. — позвал он так тихо, что никто не услышал его шёпота. Но медвежонок услышал. Он потёрся о железные прутья и тихо, ласково загудел.

— Возьми вот!.. — Генка достал из сумки кусок булки, но медвежонок не стал есть.

— А это будешь? — Генка подал в клетку извлечённые из той же сумки несколько кусочков сахара.

Медвежонок не видел лакомств, он вытягивал к мальчику кудлатую голову, и глаза его блестели, как омытые в воде чёрные камешки.

— Трогаемся, слышь, парень!.. — высунулся из кабины шофёр.

Генка соскочил с колеса. Медвежонок, чтобы лучше видеть мальчика, поднялся на задние лапы, а передними упёрся в прутья.

Машина медленно, плавно покачиваясь на неровных местах, уходила всё дальше и дальше, а Генка ещё долго слышал приглушённый прощальный рёв. Он становился всё тише и тише…

Из цирка выносили какие-то ящики, свёрнутые в огромные грубы ковры, рабочие суетились, но мальчик никого не видел.

Он знал, что пора идти: всё равно в цирк его сейчас не возьмут. На этот счёт Григорий Захарович так и сказал: «Рановато. Главная твоя обязанность теперь — расти и учиться…» Отец с матерью сказали то же самое ещё раньше.

Если бы они знали, как трудно ожидать своего часа. Учиться он, конечно, будет как можно лучше и быстрее, это зависит от него самого, а по географии, если говорить о предметах, он теперь не отстанет, и тигров африканских с уссурийскими тоже не спутает.

Только растёт он очень медленно, почти незаметно; нужно ещё долго ждать, пока он станет совсем большим. Но всё равно терпения, чтобы вырасти, у него хватит.