Эй, Нострадамус!

Я буквально приклеился к Шерил. Когда я попытался пошевелить руками, то раздался отвратительный чавкающий звук — ведь я весь был залит ее кровью. Подружки Шерил уже убежали. Истерички! После того, как дети начали наконец выходить из столовой, появились всевозможные блюстители порядка: полицейские, снайперы, спецназовцы в масках, пожарные, санитары. И что они раньше делали?! Они все суетились, что-то фотографировали, перегораживали вход в столовую и кричали, чтобы выключили эти чертовы разбрызгиватели, которые «мало того, что поливают всех ледяной водой, так еще и смывают улики с места преступления»! Не знаю, правда, когда все же отключили противопожарную систему: в момент моего ухода она работала, а после в школу я не вернулся…

— Вставай, сынок!

Это сказал полицейский с густыми усами, которые, кажется, отпускает каждый, получивший значок. Второй полицейский, взглянув на меня, сказал:

— Тот самый парень.

Так я на время стал «тем самым парнем».

Здесь отвлекусь на минуту и опишу, что чувствуешь, когда держишь умирающего человека в руках. Во-первых, удивляет, как быстро он холодеет. Во-вторых, ждешь, что он вот-вот оживет и откроет глаза. Поэтому, прижимая к себе Шерил, я все никак не мог поверить, что ее больше нет. И, естественно, в тот миг, когда страж порядка, доказавший свою бесполезность, приказал отпустить мою жену, которая должна была сейчас посмотреть на меня, я сказал одно:

— Идите к черту!

— Нет, сынок, правда, вставай.

— Говорю же, отстаньте!

— Какие-то проблемы, Джон? — спросил второй коп.

— Погоди, Пит, не видишь разве — он…

— Он искажает картину преступления — это я вижу! Эй, вставай, тебе говорят!

Пит не стоил того, чтобы ему отвечать. Я еще сильнее прижался к Шерил.

Мир — страшное, жуткое, мерзкое место.

— Давай, сынок.

— Нет, я сказал.

— Пит, я не знаю, как быть. Она умерла. Пусть посидит с ней.

— Гони его отсюда. А будет брыкаться, сам знаешь, что делать.

— Вообще-то нет, Пит, не знаю.

Я отключился от них и огляделся по сторонам. Куда я ни смотрел, всюду валялись разбухшие от воды и крови рюкзаки и пакеты из-под еды. Санитары утаскивали раненых так же быстро и уверенно, как служащие театра убирают раскладные стулья после представления.

Под телом Шерил я заметил тетрадку, исписанную ее почерком. «Бог нигде. Бог сейчас здесь. Бог нигде. Бог сейчас здесь». Я даже не стал задумываться о смысле этих слов. Чья-то рука попыталась разорвать мои объятия, но я вырвался и вцепился в Шерил еще сильней. Потом меня схватил уже десяток рук. Бум! Я стал сверхновой звездой, взорвался, широко раскинув ноги и упираясь ими что было мочи; я держал Шерил все крепче, однако в конце концов меня оторвали, и с тех пор я к ней больше не прикасался. Через несколько дней Шерил забальзамировали, а по причинам, о которых я расскажу позже, мне запретили присутствовать на ее похоронах.

Оттащив меня от Шерил и вытолкнув в коридор, копы тут же обо мне забыли. И я, так же как раньше, вылез через разбитое окно на школьный двор, где приветливо светило солнце. Вспомнилось, как Шерил однажды сказала — для Бога нет разницы между днем и ночью, для него существует лишь Вселенная, Солнце в ее центре и Великий Замысел, а день и ночь — это человеческие понятия. Только в этот момент я понял, что она имела в виду. Хотя нет, вру. Я не видел никакого Великого Замысла.

Свою квартиру я выиграл в покер у Денниса, разливщика цемента, рискового парня, который всю свою жизнь будет проигрывать квартиры в карты. Так уж ему не везет. Сам бы я такую не нашел. Здесь даже балкон есть, размером с карточный стол. (Только я уже забил его горшками из-под загубленных мною цветов и кучей бутылок. Когда-нибудь донесу их до помойки…) Из окна видны маленькие магазинчики на Мэрин-драйв, а позади них — Английский залив, постепенно сливающийся с Тихим океаном, и вторая половина города по ту сторону залива.

Я слушаю записи на автоответчике. На первой Лес напоминает, что завтра я обиваю дорогим деревом шкаф для полотенец в ванной одного богача, торговца недвижимостью, и просит взять пневматический молоток. На второй Крис, брат Шерил, извиняется, что не придет на поминки. Он в США и не может лететь в Канаду — иначе ему закроют визу, которая нужна для разработки каких-то баз данных в каком-то Редвуд-сити. Третий звонок — от матери; говорит, что не выдержит поминок. Четвертый — от нее же: теперь уверяет, выдержит. Пятая запись — пять секунд шума из какого-то бара. Шестая — звонок от Найджела, приятеля-подрядчика с недавней работы, который еще не знает, что я — ходячая бомба с зажженным фитилем. Скоро ему расскажут мою историю, он купит в букинистическом древнюю книжонку про школьное кровопролитие и изменится: говорить начнет осторожно, все больше о загробной жизни, летающих тарелках, законах о хранении оружия, Нострадамусе и прочей ерунде. А после придется бросить его, потому что он будет знать обо мне больше чем положено, а с возрастом это ранит все сильнее. Не хочу!

Седьмой звонок — снова мать: просит перезвонить. Я набираю номер.

— Здравствуй, мама.