Эй, Нострадамус!

Из окна кофейни я наблюдаю за закатом цвета детского аспирина и наконец глотаю две таблетки клоназепама, которые я купил по двадцать пять долларов за штуку у мальчишки-арапчонка, торчавшего за рулем папашиного «БМВ» на пересечении Лонсдейла и Четвертой авеню — всего за четыре квартала от маминого дома.

Господи! Теперь уже я сам чувствую, будто готовлюсь к сеансу у психоаналитика. Только никакого аналитика не будет. И вообще, человеку, который в моем возрасте занимается тем же, что я, нужен не аналитик, а иное. Возможно — деньги. Помню, Кент напился вдрызг на своей свадьбе, и когда мы танцевали — он с Барб, а я с ее лучшей подругой, — он нагнулся ко мне и, дыша в лицо шампанским, куриной грудкой и овощным рагу, сказал: «Не быть тебе при бабках — ты богатых не любишь». Сказал и унесся в танце. А ведь он был прав: я действительно не люблю богачей с их ваннами, где есть встроенные полки для полотенец, нагревающиеся специальной системой, которую производят в Шотландии — в Шотландии! — огромными холодильниками с немагнитной поверхностью, чтобы отучить домашних от глупых магнитных фигурок, и с обувными шкафчиками из красного дерева, от которых пахнет сауной.

Вот моя ошибка: я установил полку для полотенец на другую сторону ванной, и Лес обругал меня, потому что заказчик не собирается платить, пока не переделают, как он хочет. Мне плевать, хоть я и виноват. Тем не менее и Леса можно понять: он зол на весь мир, потому что у его ребенка катаракта — но, с другой стороны, боже правый, это всего лишь полка для полотенец, заказанная каким-то типом, которому по непонятной причине с утра нужно вытереться горячим полотенцем. Как можно принимать это всерьез? Даже если представить, что нагреватель проработает десять лет, все равно теплое полотенце поутру обойдется богачу дороже восьмидесяти центов за штуку.

$ 3000,00/(365 х 10)= 0.82

И вообще, друзья не ссорятся из-за полотенец или полок в ванной — во всяком случае, в моем представлении. Хотя при чем здесь мое представление: меня даже автоматические двери в супермаркете не признают. Приходится брать от жизни что получается. Я улыбаюсь, несмотря на то что киплю внутри. Ухожу с работы на несколько часов раньше. Покупаю амфетамины у торговца на автостоянке. Взлетаю и думаю о том, как возвеличить человека. Потихоньку прихожу в себя. Покупаю еще амфетаминов, но кайф уже не тот: собаки продавцы наверняка разбавили их сахаром. Потом вдруг думаю: «Ни хрена себе! Я встретил два рассвета, проводил два заката и еще ни разу не прилег!» Жму на тормоза. Покупаю клоназепам у иранского прохвоста. Сижу в кафе и пишу на розовых квитанциях. Пора к маме. Время вызволять Джойс.

Сейчас утро — если судить по тому, что «Макдональдс» еще не переключился на обеденное меню. Сижу, завтракаю. Жирные капли насквозь пропитали розовые счета и превратили их в расписанные матовые стекла.

Голова свежа, как холодное горное озеро. Неужели я и вправду проспал двенадцать часов? Пожалуй, я сегодня и на работе покажусь, чем надеюсь привести Леса в такой щенячий восторг, что забудет про шесть грозных сообщений, которые он успел наговорить на мой автоответчик.

Так вот, племяшки, приехав к своей матери, я наткнулся еще и на вашу — на Барб. Она стояла облокотившись на кухонную стойку и оживленно обсуждала, почему Редж такая сволочь, — тема, над которой мама давно думает.

Им хватило одного взгляда в мою сторону.

— Ты! — выдохнула мама. — В душ! Немедленно! Как помоешься, переоденься: одежда в шкафу. У меня остался суп из цветной капусты и французский батон. Поешь и сразу спать, понял?

В ванную доносились обрывки разговора.

— Ты знаешь, мне поначалу нравилось, что в его семье выращивали нарциссы… растят и по сей день. Я восхищалась ими… Мне казалось, только хорошие люди выращивают цветы.

— А что тогда растят плохие люди?

— Не знаю. Мхи. Лишайники. Мухоморы. Разводят летучих мышей. А нарциссы… бледно-желтые, самые нежные цветы на свете. Они родственны луку, ты знаешь об этом?

— Нет.

— Вот видишь. Век живи, век учись.

— Нарциссы… Не те ли это цветы, которые по преданию не то чтобы плохие, но и не совсем безгрешные… Тщеславные, что ли?

— Знаешь, как Редж бы ответил на твой вопрос?

— Как?

— Он бы сказал: «Кто мы такие, чтобы наделять людским грехом гордыни ни в чем не повинные цветы, которым всего-навсего дали неудачное имя?»

— Великодушно с его стороны.

— Правда, взглянув на цветы на нашей свадьбе — в основном это были тропические растения, — он назвал их блядскими.

— Надо же!

Когда я вышел из ванной, женщины пристально оглядели меня. Мама протянула апельсиновый сок:

— На-ка, выпей. Твой организм взывает о витамине С.

А потом, ставя тарелку с супом на стол:

— Джейсон, когда же ты побреешься? О твою щетину впору ножи точить.

Им и невдомек, что в эти минуты я ощущал себя попавшим в рай.

— Когда Редж изменился? — спросила маму Барб.

— В смысле — ушел в религию?

— Да.

— Наверное, через год после рождения Кента. Непонятно с чего. Джейсон, милый, подложи салфетку, я только что вымыла пол.

— В один день?