Эй, Нострадамус!

– Мы знаем, что большинство из вас даже не поцарапаны, не держите нас за дураков, – крикнул Митчелл. – Дункан, может, проверим, кто там притворяется?

– Не знаю даже. А может, этому мягкозадому Джереми что-нибудь сделать?

Оба парня повернулись к Джереми, самому молчаливому из троицы убийц.

– Ну, ты чего? – спросил его Митчелл. – Решил податься к спортсменам? Смотри, станешь кумиром для наших монашек. Убийца с золотым сердцем.

– Молчал бы лучше, Митч, – ответил Джереми. – Думаешь, не вижу, что твои выстрелы бьют мимо цели? Ты и в окна палишь, потому что по ним нельзя промазать.

– Знаешь, что я думаю? – Голос Митчелла дрожал от гнева. – Я думаю, ты собрался на попятную. Так вот, теперь для этого уже слишком поздно.

– А если я и правда не хочу убивать?

– Смотри сюда! – крикнул Митчелл и выстрелил в дальний конец столовой, в мальчика по имени Клей. (Его шкафчик в раздевалке был на четыре дверцы левее моего.) – Вот, понял. Убивать – это кайф. Бросишь сейчас – будешь следующим.

– Все, с меня хватит!

– Не-ет, Джереми, уже поздно. Что скажешь, Дункан, какой у него счет?

– Четыре точных попадания, – прикинул Дункан, – и еще пять возможных.

– Ха! – Митч обернулся к Джереми. – И думаешь, после этого тебя пощадят?

– Довольно!

– Что это? – деланно удивился Митчелл. – Гитлер забрался в свой бункер?

– Называй как хочешь. – Джереми бросил ружье.

– Время умирать! – взревел Митчелл.

Это бесподобно – наконец-то стать мужем и женой. Все просьбы, отсрочки и неудовлетворенные желания того стоили. И не подумайте, что с вами говорит диктор из нравоучительного кино – нет, это мои слова. Я была собой. Мы – неделимым целым. Все было взаправду, все наполнено жизнью, и мое самое сокровенное воспоминание – ночь в номере на шестнадцатом этаже «Сизерс-пэлас» – только для нас двоих.

Той ночью мы и двух слов не сказали друг другу. Влажная, по-оленьи мягкая кожа Джейсона говорила лучше всяких слов. В шесть утра мы взяли такси в аэропорт. И в самолете тоже молчали. Только я чувствовала себя замужней. Удивительно приятное чувство. И поэтому я хранила молчание: пыталась разгадать природу этого нового чувства, понять, что стоит за ним: секс, да, несомненно, но также нечто еще.

Конечно, девчонки из нашей обеденной группы, а вскоре и вся «Живая молодежь», почувствовали – с нами что-то не так. Они нас больше не интересовали, и это было заметно. Однообразные исповеди за обеденной картошкой выглядели так скучно, хоть уши затыкай; спортивные аллюзии и призывы пастора Филдса к целомудрию стали так же нелепы для Джейсона. Мы знали, что у нас есть и чего мы хотим. И понимали, что хотим этого все больше и больше. А потом, мы еще не решили, как рассказать про брак нашим близким. Джейсон предлагал устроить званый обед в дорогом ресторане и там, между горячим и десертом, огласить нашу новость. Но я наотрез отказалась. Я не хотела, чтобы к нашей свадьбе отнеслись как к дешевой певичке, которая выскакивает из праздничного торта. Уж не знаю, думал ли Джейсон, что именно так поступают взрослые люди, или он просто хотел поразить всех, будто злой гений из детектива. Была у него склонность к показухе: в нашем гостиничном номере Джейсон не хотел ночью задергивать шторы, а потом в джинсовом магазине пытался протащить меня с собой в примерочную. Нет уж!

Так что мы действительно спорили по телефону перед тем, как я узнала о своей беременности. Джейсон обвинял меня в том, что я слишком тяну с оглашением нашей свадьбы, а я злилась на его… не знаю… пижонство, что ли.

Вот, пожалуй, и все, до чего я успела дожить. Я и мой ребенок. Вряд ли я чего-то упустила в рассказе, да и вряд ли стоит чего-то еще объяснять. Бог дал – Бог и взял. Меня никто не заменит. Да только без меня можно и обойтись. Мой час пробил.

Господи,

Во мне столько ненависти, что становится страшно. Есть ли слово для тех, кто желает еще и еще раз убить уже умерших? А мое сердце наполнено этим желанием. Помню, в прошлом году в саду мы с отцом подняли с травы кусок фанеры, которая провалялась там всю зиму. Под ней, пожирая друг дружку, кишели тысячи червей, многоножек, жуков и даже змея. То же самое творится сейчас в моем сердце, и насекомые ненависти час от часу становятся все чернее и чернее. Я хочу собственными руками задушить убийц и просто не верю, что это будет грехом.

Боже,