Эй, Нострадамус!

Затем я поехала к Реджу. Он явно удивился, когда я позвонила по домофону, но без лишних вопросов пустил меня внутрь. В вестибюле пахло дезинфекцией, стряпней и пылью. Лифт довез меня до восемнадцатого этажа и выпустил в душный коридорчик. Джейсон как-то упоминал, какое давящее чувство вселяют темные стены этого дома, однако пока я не пришла сюда, то не верила, что это правда. Редж стоял у открытой двери.

– Хэттер?

Я, конечно, разревелась, и Редж увлек меня в квартиру. Даже сквозь слезы я видела, что квартира совсем не походила на описание Джейсона. Нечто вроде скандинавского модерна, на мой неопытный взгляд. Редж разглядел удивление на моем перепачканном лице и объяснил:

– Руфь заставила меня все продать. Джейсон небось рассказывал, что здесь настоящий мавзолей?

Я кивнула.

– Что ж, так и было. Потом мы все обновили. В «Дирндле», или как бишь называется этот магазин. Мне даже нравится: чем меньше вещей в нашей жизни, тем лучше. Хочешь чего-нибудь выпить?

– Только воды.

– Воды так воды.

Он принес стакан с водой, бутылку белого вина и пару бокалов.

– Ну, что случилось?

– Это все она.

– Я догадался. Что именно она сделала?

– Она грабит меня.

– Как?

– Просит по пять тысяч долларов за сеанс.

Редж промолчал.

– И я плачу ей. Она знает вещи, не покидавшие пределов нашей кровати. В мельчайших подробностях. Об этом не догадаешься, даже если знаешь нас с Джейсоном всю жизнь.

– Продолжай.

– Я узнала, где она живет, и поехала к ее дому.

Редж скривился:

– Ты ведь не натворила глупостей?

– Нет! Какие могут быть глупости? Она простая вдова, живет в развалюхе на Линн-валли и… она безраздельно владеет мной.

– Вот, выпей вина, остынь.

Он был прав: мне действительно требовалось успокоиться, вернуть себе привычное самообладание стенографистки, чтобы взглянуть на вещи со стороны. Редж сменил тему, и мы поговорили немного о житейских мелочах. Я, должно быть, выглядела форменной тролльчихой: грязное платье, измазанное тушью лицо. Через несколько минут Редж принес мне горячую салфетку и щетку для одежды; я стерла с лица косметику и счистила со свитера паутину. Потом отец Джейсона начал цепочку рассуждений, в результате которой я сижу сейчас, в четыре утра, и все печатаю, печатаю и печатаю…

– Послушай, Хэттер, ты все источники информации перебрала?

– Конечно все.

– Нет, правда, неужели все?

– Редж, я вас не понимаю. Если вы на что-то намекаете, то скажите прямо.

– Хэттер, ты единственная, кто со мной еще разговаривает. Остальные либо умерли, либо вычеркнули меня из жизни.

– Неправда. Барб тоже…

– Да, конечно, Барб. Только она это делает из чувства долга и, подозреваю, из любви к тебе.

– Что вы пытаетесь сказать?

– Я пытаюсь сказать, что не верю в медиумов. Я пытаюсь сказать, что мертвые не могут общаться с живыми. Умер – значит, умер. Мне с трудом верится, что Джейсона похитили и держат в заложниках. Однако как еще можно объяснить происходящее?

– Откуда же Эллисон знает такие личные…

– Суть в том, что Эллисон – или Сесилия, как угодно, – не говорит с мертвыми. Она общается с живым Джейсоном.

Меня точно громом поразило.

– Я, конечно, не хочу сказать, что они любовники или что-то в этом роде…

– Дочь!

– Что?

– Ее дочь! Я видела, как она приехала.

– При чем тут ее дочь, Хэттер?

Все вдруг выстроилось в логичную цепочку. Хэттер, идиотка ты несчастная!

– Эллисон никогда в жизни не получала никаких сигналов. Это все ее дочь. Джейсон использует наших персонажей в разговорах с кем-то другим. С ней!

– Ты торопишься с выводами.

– Вы думаете?

– Уверен. Джейсон любил тебя. Он никогда бы…

Но я уже вскочила с места и сказала Реджу, что должна идти. Он уговаривал меня остаться:

– Куда ты пойдешь, Хэттер? Ты сейчас сама не своя. Постой! О боже мой, останься здесь!

Только раз уж я что-то решила, Реджу меня не остановить. Я вышла и, слегка пьяная, поехала к дому Эллисон. Вот здесь я и сижу, в припаркованной у ее дома машине, печатаю на ноутбуке, жду, жду, жду, когда в доме загорится свет, и смотрю на две машины в гараже. Я готова сидеть здесь хоть до бесконечности.