Эйхман в Иерусалиме. Банальность зла

Как говорили в Reachsvertretung немецких евреев (национальной ассоциации всех общин и организаций, которая была создана в сентябре 1933 года по инициативе берлинской общины — а отнюдь не с подачи нацистов), целью Нюрнбергских законов было «определить платформу, на которой были возможны достойные взаимоотношения между немцами и евреями»; ко всему сказанному один из членов берлинской общины, радикальный сионист, добавил: «Жить можно при любых законах. А вот жизнь, когда совершенно не известно, что разрешено, а что запрещено, невозможна. Полезный для общества и уважаемый гражданин также может быть и членом меньшинства, ок-руженного большим народом» (Ганс Ламм, Uber die Entwicklung des deutschenJudentums, 1951 год). И поскольку Гитлер после мятежа Рема в 1934 году укоротил руки СА, штурмовикам-коричнево-рубашечникам, которые в основном и устраивали погромы и прочие безобразия, поскольку евреи пребывали в блаженном неведении относительно растущей мощи чернорубашечников — эсэсовцев, которые обычно дистанцировались от того, что Эйхман презрительно называл «методами Stiirmer>>, евреи верили в возможность сохранения modus vivendi; они даже предложили свое сотрудничество «в решении еврейского вопроса».

Короче говоря, когда Эйхман начал заниматься евреями — а через четыре года он уже наладил первые контакты с еврейскими функционерами и стал признанным «экспертом», — в Германии все еще продолжались споры между сионистами и ас-симиляционистами: и те и другие говорили о великом «еврейском возрождении», о «мощном конструктивном движении немецкого еврейства», ссорились по идеологическим вопросам и по вопросам терминологии, обсуждали вопрос о желательности или нежелательности еврейской эмиграции — как будто этот вопрос от них зависел.

Рассказ Эйхмана во время полицейского допроса о том, как он начал работать в этом отделе — как всегда путаный, но отнюдь не обязательно лживый, — странным образом напомнил об этом времени призрачного счастья.

Прежде всего новый босс, некий фон Мильденштайн, которого и самого вскоре перевели к Альберту Шпееру в Organisation Todt*, где он, будучи тем, кем так и не удалось стать Эйхману — профессиональным инженером, — отвечал за строительство шоссейных дорог, потребовал, чтобы Эйхман прочел книгу классика сионизма Теодора Герцля DerJudenstaat («Еврейское государство»): этот труд мгновенно превратил Эйхмана в убежденного сиониста.

С этого момента, как он неоднократно повторял, он не мог думать ни о чем, кроме как о «политическом решении» (в противовес появившемуся позднее «физическому решению»: первое решение означало изгнание, второе — физическое уничтожение), и о том, как сделать так, чтобы «у евреев появилась своя твердая почва под ногами». Ради этого он начал распространять среди коллег по СС свои взгляды, читал лекции, писал памфлеты. Вскоре он принялся изучать иврит, что дало ему возможность читать газеты на идише — не столь уж трудная задача, поскольку идиш — один из диалектов старогерманского языка, в основу письменности которого положен древнееврейский алфавит, и каждый немец, кто знал этот алфавит и несколько слов на иврите, прекрасно мог понимать и идиш. Он даже по собственной инициативе прочел еще одну книгу — «Историю сионизма» Адольфа Бёма (во время процесса он не раз путал ее с judenstaat Герцля). Это было значительным достижением для человека, который, по его собственным словам, никогда ничего кроме газет не читал: в свое время отец сетовал, что юный Эйхман не заглядывал в семейную библиотеку. По Бёму он изучил организационное устройство сионистского движения, все его партии, молодежные организации и различные программы. Это еще не превратило его в «авторитетного знатока», но было достаточным для того, чтобы назначить его официальным лазутчиком в сионистских кругах: ему вменялось в обязанность посещать встречи сионистов и докладывать о том, что там творится; здесь мы должны особо подчеркнуть, что его знание еврейских проблем почти полностью было почерпнуто из сионистских источников.

Его первые контакты с еврейскими функционерами, известными и убежденными сионистами, оказались вполне плодотворными. В качестве причины, почему он был так очарован «еврейским вопросом», он выдвигал собственный «идеализм»: эти евреи в отличие от ассимиляционистов, которых он всегда презирал, и ортодоксов, которые его утомляли, также были «идеалистами». По Эйхману, «идеалист» — это не просто человек, который верит в «идею» или который не ворует и не берет взяток, хотя эти качества также необходимы. «Идеалист» — тот, кто живет ради своей идеи и потому не может быть дельцом, он готов пожертвовать ради идеи всем, и особенно всеми. Когда во время полицейского допроса он заявил, что, если бы потребовалось, не дрогнув, послал бы на смерть собственного отца, он имел в виду не только степень своей готовности подчинять-ся приказам — тем самым он намеревался продемонстрировать свой «идеализм».