Эйлин

Он вышел из чулана с клюшкой для гольфа в руках, протопал вверх по лестнице и уселся на верхней площадке. Когда отец был действительно разгневан, он становился очень тихим — затишье перед бурей. Я знала, что он ни за что не попытается убить меня. Он на самом деле не был на это способен. Однако в то утро отец выглядел трезвым, а когда он был трезв, он был особенно зол. Я не помню точно, что мы сказали друг другу, пока он сидел там, стуча клюшкой по балясинам перил, но помню, что я прикрывала лицо ладонями, на тот случай, если он швырнет в меня этой клюшкой.

— Папа, — снова спросила я, — где ключи?

Он поднял одну из книг, лежащих вдоль стен в коридоре, и бросил ею в меня. Потом зашел в спальню матери, стащил с кровати подушку и тоже кинул вниз.

— Располагайся поудобнее, — заявил отец, снова усаживаясь на верхнюю ступеньку. Он стучал своей клюшкой по опорам перил, словно тюремный охранник дубинкой — по железной решетке. — Ты никуда не пойдешь, пока не прочтешь эту книгу от корки до корки. Я хочу услышать каждое слово.

Это был «Оливер Твист». Я взяла книгу, открыла на первой странице, откашлялась, но остановилась. Неделей раньше я подчинилась бы и прочла бы несколько страниц, прежде чем он захотел бы выпить. Однако в тот день я просто отложила книгу. Помню, как я смотрела на него снизу вверх, все еще прикрывая лицо руками. К сожалению, даже сквозь пальцы я увидела его поросшую седыми волосами мошонку, выглядывающую из смятой в гармошку штанины широких застиранных семейных трусов.

— Ты видел ключи от машины? — спросила я. — Я опоздаю на работу.

Все его тело, казалось, раздулось от ярости. Обут он был в поношенные черные «оксфорды».

— Где-то шлялась всю ночь, едва не разбила машину, уснула в собственной блевотине, а теперь волнуешься о том, чтобы вовремя попасть на работу?

Его голос был зловеще ровным и угрюмым.

— Я едва могу на тебя смотреть, так мне стыдно. Оливер Твист был бы благодарен за возможность жить в таком доме, в таком славном доме. Но ты, Эйлин, похоже, считаешь, что можешь уходить и приходить когда хочешь… — Он умолк, закашлявшись.

— Я гуляла с девушкой с моей работы, — сообщила я ему. Было ошибкой открывать ему это, но, полагаю, я была ужасно горда этим фактом и хотела швырнуть это ему в лицо.

— С девушкой с работы? Ты что, думаешь, я вчера родился?

Я не хотела защищаться. Прежде я умоляла бы его о прощении, делала бы все, чтобы ублажить его, плакала бы «прости», упав на колени. Я преуспела в подобных театральных сценах, но его удовлетворяло только мое полное самоуничижение. Однако в то утро я не намеревалась опускаться до подобного.

— Ну, — потребовал отец, — кто он? Я хочу хотя бы встретиться с этим типом, прежде чем ты окончательно падешь и отдашь душу Сатане.

— Послушай, где мои ключи? Я опоздаю.

— Ты никуда не поедешь в таком виде. Я серьезно, Эйлин. Как ты посмела? Это платье твоя мать надела на похороны моего отца. У тебя нет ни малейшего уважения ко мне, к твоей матери, вообще ни к кому, и менее всего — к себе самой.

Отец выпустил клюшку и сам вздрогнул от грохота, с которым она скатилась по ступенькам. Потом его затрясло. Он подложил под себя ладони и склонил голову, проскулив:

— Дрянь, Эйлин, ты просто дрянь.

Мне казалось, он сейчас расплачется.

— Я привезу тебе выпить, — пообещала я.

— Как его зовут, Эйлин? Назови мне имя этого парня.

— Ли, — ответила я, почти не думая.

— Ли? Просто Ли? — Он подмигнул и стал насмешливо покачивать головой из стороны в сторону.

— Леонард.

Отец стиснул зубы так, что на подбородке запульсировала вена, и потер ладони.

— Теперь ты знаешь, — сказала я, отведя ладони от лица, как будто моя ложь сама по себе могла защитить меня от гнева отца. — Ключи?

— Ключи в моем халате, — ответил он. — Быстро иди переоденься. Не хочу, чтобы кто-то видел тебя в таком наряде. Все решат, что я умер.

Я нашла его халат скомканным, в пустом камине. Достала ключи, откопала свою сумочку в куче мусора возле входной двери, надела пальто и вернулась к машине. Рвота уже начала подтаивать, край лужицы коснулся ремня безопасности. Это было ужасно. Запах въелся во все, что на мне было, и мое пальто пахло блевотиной еще долго после того, как несколько дней спустя я бросила «Додж» и скрылась. Я совершенно не собиралась ехать в винный магазин, который все равно еще был закрыт в такую рань. Но мне нужно было высвободить из сугроба переднюю часть машины. Это потребовало усилий. Может быть, в ту ночь отец и спас мне жизнь, однако о моем здоровье он явно не заботился. Он мало на что был способен, я это знала. В тот единственный раз, когда я попросила его не дразнить меня, он расхохотался, а на следующее утро изобразил сердечный приступ. Когда приехала «Скорая», он сидел на диване и курил сигарету. Медикам он сказал, что чувствует себя отлично. «У нее месячные или типа того», — заявил им отец. Они пожали ему руку и уехали.