Эйлин

Я ведь предупреждала Ребекку относительно револьвера. «С миссис Польк все будет в порядке», — уверяла я себя. Мне казалось, что она получила лишь неглубокое ранение мягких тканей. Ее рука была такой широкой и жирной, что мне казалось, будто особого вреда она не понесла. Но женщина не желала успокаиваться. Она билась, как обезумевшее животное, и яростно мотала головой, пытаясь вырваться из хватки Ребекки и позвать на помощь. Я подняла пистолет, и когда ощутила сквозь деревянные накладки рукояти странное тепло, мне в голову пришла идея.

Можете думать что угодно: считать меня жестокой, коварной, эгоистичной, сумасшедшей, настолько извращенной и параноидальной, что только смерть и разрушение могли удовлетворить меня, сделать меня счастливой. Вы можете сказать, что я мыслила как преступница, что меня радовали только страдания других… да говорите что угодно! В единый момент я сообразила, как решить все проблемы: мои, Ребекки, миссис Польк, моего отца. Я составила план: отвезти миссис Польк ко мне домой, пристрелить ее, подождать, пока она умрет, вложить револьвер в руки моего отца — он наверняка уже вырубился, опьянев, — а потом вдвоем уехать в рассвет. Да, конечно, я очень хотела сбежать, и еще сильнее — чтобы Ребекка сбежала вместе со мной. И да, я считала, что убийство миссис Польк — единственный способ спасти нас от последствий плана, задуманного Ребеккой и пошедшего наперекосяк. Если миссис Польк будет мертва, никто не узнает, что мы с Ребеккой замешаны в это. Мы будем свободны.

Но я думала также о своем отце. Что бы я ни делала, ничто не могло побудить его отказаться от спиртного, наладить жизнь, быть тем отцом, о котором я мечтала. Он уже даже не замечал, насколько болен. Только сильное потрясение могло пробудить его. Если он поверит в то, что убил невинную женщину, то этого может оказаться достаточно, чтобы встряхнуть его. Тогда он может увидеть правду, понять, в каком состоянии оказался. Он может измениться внутренне. Если отца спросят, почему он застрелил миссис Польк, быть может, он пробормочет что-то обо мне и Ли, учитывая, что он считает его моим парнем. Полиция поймет, что отец действительно не в своем уме. Тогда его, возможно, посадят в тюрьму, но скорее всего поместят в лечебницу, где за ним будут хорошо ухаживать и, возможно, вернут ему здравый рассудок. К тому времени меня уже давно здесь не будет, конечно же, но, быть может, вернувшись в разум, он будет скучать по мне, раскается в том, как относился ко мне, пожелает каким-либо образом искупить свою вину…

Что касается меня, я достаточно долго откладывала свой побег из Иксвилла, поскольку мои страх и лень всегда перевешивали желание сделать это. Если я убью миссис Польк, то буду вынуждена убраться из Иксвилла раз и навсегда. Мне придется сменить имя. Я должна буду полностью исчезнуть. Только страх тюремного заключения, расплаты за содеянное мог заставить меня бежать. Я могла остаться в Иксвилле и продолжать мучиться дальше — или же могла скрыться. Я не оставляла себе выбора. Убийство миссис Польк было единственным вариантом.

Но как нам отвезти миссис Польк ко мне домой — ведь она будет кричать в течение всего долгого пути? Я размышляла над этим, крутя пистолет в руках. Она брыкалась и лягалась, выла и скалила зубы, в то время как Ребекка утихомиривала ее и пыталась заглушить ее вопли, прижимая ладони ко рту женщины. Но это было все равно что пытаться заткнуть пролом в плотине — миссис Польк отказывалась умолкнуть. Ее рука кровоточила, но не сильно. Ребекка в отчаянии посмотрела на меня.

— Что нам делать?

Я порылась в своей сумочке и достала таблетки матери.

— У меня есть это, — сказала я, встряхивая флакончик. — Они от боли.

— Транквилизаторы? — Лицо Ребекки просветлело. Она выхватила флакон у меня из рук. — Что еще у тебя найдется в сумочке? — спросила она. Я не сразу уловила в ее словах сарказм.

— Губная помада, — ответила я.