За ним поехала одна из его дам, Этель Михановски - сохранилось несколько писем, которые проливают свет на его запутанные отношения с женщинами тех лет. К «дочери» Марго, 8 мая: «На сей раз пишу тебе, потому что ты самая разумная, а бедная мать уже полностью на пределе. Это правда, что М. последовала за мной и ее преследования выходят изпод контроля. Но, вопервых, я не мог избежать этого, а вовторых, когда я увижу ее, я скажу ей, что она должна исчезнуть немедленно… Из всех женщин я фактически привязан только к мс Л. [Маргарет Лебах, видимо], которая абсолютно безвредна». К Эльзе: «Гжа М, безусловно, действовала в соответствии с христианскоеврейской этикой: 1) нужно делать то, что нравится и что не будет вредить никому, и 2) следует воздержаться от действий, которые раздражают другого человека. Поэтому: 1) она приехала со мной, и 2) она не сказала тебе». Этель он, видимо, прогнал, так как 24 мая писал ей из Оксфорда: «Вы должны прекратить постоянно дарить мне подарки, если хотите оставаться со мной в дружеских и приятных отношениях, как прежде… но пожалуйста, снова улыбайтесь и болтайте со мной так, как должно столь прекрасной женщине, как Вы… В четверг я выезжаю в Берлин. Надеюсь на радостное воссоединение». («Такие цели, как комфорт или счастье, никогда не привлекали меня…»)
Летом Эйнштейны жили в Капуте - до октября, как обычно, Марго с ними, а Марьянов почемуто остался в их берлинской квартире; запомним это обстоятельство. Изредка и сами наезжали в город и так познакомились с Наталией Сац, до ареста в 1937 году бывшей худруком Московского театра для детей; она ставила «Фальстафа» в берлинской Кролльопере. Сац вспоминала: «…замечаю худенькую девушку и сотрудника нашего торгпредства Диму Марьянова. Кто это с таким приятным звуком голоса? Поднимаю глаза, пожилые мужчина и женщина. Она - невысокого роста, в темном платье с белым воротничком, приветливой улыбкой, он - какойто светящийся. Где я видела эти черные, одна выше, другая ниже, словно в пляске, брови, большие карие смеющиеся и такие лучистые глаза, мягкий подбородок, высокий лоб, черноседые волосы, которым, видимо, очень весело и свободно на этой голове? Этот человек был чемто вроде живого кино для толпы. Каждый поворот его головы обсуждался и фиксировался».
Ее пригласили в Капут. Далее она путает Эльзу с Илзе: «Какая обаятельная, мягко подвижная была эта Ильзе! Как всепонимающе она любила своего Альберта! Они называли друг друга только ласкательноуменьшительными „Ильзль“, „Альбертль“, их любовь давала им ту жизненную силу, ту „точку опоры“, когда можно перевернуть мир… Эйнштейн любил детей. Ему очень понравилась идея Детского театра. Его вопросы тоже были интересны. Ставили ли мы для детей Шиллера? Читала ли я письма Марка Твена, в которых он называет детский театр своей самой большой мечтой? Как я отношусь к картине „Броненосец ‘Потемкин’“ и режиссеру Эйзенштейну?» Сац побывала у них в берлинской квартире еще раз осенью и опять восторгалась счастьем Эльзы и Альберта. Между тем по показаниям Герты Маргарет Лебах летом 1931 года каждую неделю приезжала к Эйнштейну: «Всегда, когда бы она ни приехала, фрау профессор отправлялась в Берлин с поручениями или по своим делам. Она уезжала в город рано утром и возвращалась поздно вечером». Герта подслушала разговор Эльзы с дочерьми: те требовали, чтобы мать вышвырнула из дома всех баб либо развелась. Но бедная Эльза только плакала. Были, по свидетельствам Герты, Марьянова и архитектора Вахсманна, сцены с криками и битьем посуды. В общем, сплошное Добро и Нравственность. Увы, вы нечасто встретите Замечательного Человека, у которого эти принципы распространялись бы на отношения с противоположным полом или на семью. И все же, прежде чем осуждать, подумайте о тех, кто ради блага своей семьи спокойно облапошивает или убивает чужие.