Эйнштейн

16 июля на полигоне Аламогордо провели первое испытание «Тринити»: ударная волна распространилась на 160 километров, а «гриб» поднялся на 12 километров. На конференции в Потсдаме от Японии потребовали капитуляции - она отказалась. У нее была огромная сухопутная армия - четыре миллиона человек. Военные специалисты в США тогда думали, что даже при поддержке СССР Япония сдастся лишь в 1947 году, а за это время погибнет миллион американских солдат: надо применить бомбу. Неизвестно, как поступил бы Рузвельт, но Трумэн дал распоряжение, и 6 августа был нанесен первый ядерный удар. 8го СССР объявил войну Японии и успешно начал наступление, а 9го была сброшена вторая бомба. Многие современные специалисты, в том числе американские, считают, что ее использование было не только жестоко, но и нецелесообразно: количество погибших при ядерной бомбардировке было куда меньше, чем при обычных, и поэтому японское военное руководство ее почти не заметило и, капитулируя, руководствовалось вовсе не ее опасностью. Так или иначе, уже через несколько дней Япония сдалась, а 18 августа советский Госкомитет обороны принял решение о производстве своей бомбы.

Эйнштейн был в СаранакЛейк, когда Дюкас сказала ему, что по радио сообщили о Хиросиме; по ее воспоминаниям, он сказал «ох!» и больше ничего. Несколько недель он прятался от репортеров, прогонял даже соседа Шульцбергера, издателя «НьюЙорк таймс». Лишь 15 сентября он дал «Таймс» интервью, но говорил не о бомбе, а о том, что «единственное спасение цивилизации и жизни на земле - Всемирное правительство. Пока государства обладают армиями, войны неизбежны». О бомбе он стал высказываться позднее. «Атлантик мансли», ноябрь 1945 года: «Не следует забывать, что атомная бомба была создана в этой стране в качестве меры пресечения, она должна была помешать ее использованию немцами, если они создали ее. Бомбардировки мирных городов начали первыми немцы и продолжали японцы. Союзники ответили тем же и были морально правы». Юлиусбергеру, 11 апреля 1946 года: «Я думаю, мы должны защищать себя от людей, которые представляют угрозу для других». В 1947м Эйнштейн сказал журналисту из «Ньюсуик мэгэзин»: «Если бы я знал, что немцы не сумеют сделать бомбу, я бы не стал ничего предпринимать». Химик и биолог Лайнус Полинг записал в дневнике фразу Эйнштейна от 16 ноября 1954 года: «Я сделал одну большую ошибку в своей жизни, когда подписал это письмо Рузвельту, рекомендуя сделать бомбу, но у меня было оправдание - страх, что немцы сделали бы ее!»

Недавно стала известна переписка Эйнштейна 1950х годов с японским философом Синохарой; он писал японцу, что не является абсолютным пацифистом и допускает возможность применения силы при особых обстоятельствах, например когда противник хочет уничтожить целую страну, и что весь остаток жизни сожалел о Хиросиме и Нагасаки, но: «…утешением от создания ядерных бомб, как мне кажется, является то, что эффект устрашения достигнет своей цели и ускорит развитие международной безопасности».

Большинство «манхэттенцев» сожалели о случившемся, кроме разве что Джона Уилера, который говорил: «Жаль, что мы не нанесли удар раньше». Но не Уилер, не Бор, не Ферми, не Сцилард, не Оппенгеймер, а Эйнштейн, не имевший отношения к Манхэттенскому проекту, в массовом сознании стал человеком, ответственным за бомбу: его лицо на фоне атомного гриба появилось на обложке журнала «Тайм» 1 июля 1946 года. Вот она - обратная сторона славы. Одновременно ФБР в него вцепилось (как это русские вдруг научились делать бомбу?), следило за каждым шагом Дюкас, «источники» доносили, что в гостях у Эйнштейна бывал русский еврей Якоб Билликопф, коммунистический агент, и этот самый Билликопф будто бы говорил, что Эйнштейн коммунист, потому что все евреи коммунисты. Американцам не особо нравилась и его идея Всемирного правительства, ибо он в интервью радио Эйбиэс 15 ноября заявил, что такое правительство должны основать США, Англия и Россия, и предлагал этим троим открыть друг другу свои ядерные секреты. Всемирное правительство, по его словам, «должно иметь право вмешиваться в дела стран, где меньшинства угнетены большинством» (как во франкистской Испании); в дела СССР же пока не надо вмешиваться, ибо «народ России не получил длительного политического образования».