Эйнштейн

Как любую знаменитость, его забрасывали письмами, большей частью дурацкими. Кузнецов: «Письма очень досаждали Эйнштейну, несмотря на созданный Эльзой фильтр. В 1920 году Эйнштейн жаловался: „Никогда я не был силен в слове ‘нет’. Теперь, когда газетные статьи и письма непрерывно спрашивают, приглашают и требуют, мне снится по ночам, что я поджариваюсь в аду и наш почтальон превратился в черта, который орет на меня и бросает мне в голову новые связки писем за то, что я не ответил на старые. Прибавьте к этому болезнь моей матери и наступивший для меня ‘период величия’, т. е. множество бесцельных заседаний. В целом я стал простой вязанкой самых убогих рефлекторных движений“». Цангеру, 29 декабря: «Слава делает меня все глупее и глупее, что, впрочем, вполне обычно. Существует громадный разрыв между тем, что человек собою представляет, и тем, что другие думают о нем или, по крайней мере, говорят вслух». Максу Борну, 9 сентября 1920 года: «Как с человеком из мифа, который превращал все, чего касался, в золото, у меня все превращается в газетную шумиху». Марселю Гроссману, 12 сентября: «Каждый кучер и каждый официант рассуждает о том, верна ли теория относительности». Из интервью 1921 года голландской газете: «Мне кажется несправедливостью и дурновкусием выбрать несколько человек для безграничного восхищения, приписывая им сверхчеловеческие черты ума и характера. Это происходит со мной, и контраст между популярными суждениями обо мне и моими реальными достижениями просто громаден». Еще в 1916 году на встречу с ним напросился Александр Мошковский, автор биографий, не отличавшихся объективностью, и книги «1000 лучших еврейских анекдотов». Тогда Эйнштейн дал Мошковскому серию интервью, а теперь тот готовил книгу «Беседы с Эйнштейном».

Нравилось ли ему все это? Пайс: «Я знал его уже в старости, когда слава и известность были источником веселого удивления, а иногда и раздражения… Однако в молодости, судя по фотографиям и кинокадрам, он получал удовольствие от встреч с репортерами и восхищения публики». Чарлз Перси Сноу: «В двадцатые годы жизнь еще не совсем отрезвила его. Он… жаловался каждому и самому себе на тяжкое бремя популярности. Здесь, как я уже говорил, есть противоречие. Хотя Эйнштейн и был великим пророком, он питал слабость к фотографам и толпе. Отдельные свойства актера, довольно плохого, както уживались в нем с его духовным величием. Если бы он не хотел рекламы, ее бы не было». Картер и Хайфилд: «Эйнштейну нравилось внимание общества к его особе, он любил, чтобы его слушали, и резко отзывался о собственной популярности скорее всего потому, что стыдился своего тайного тщеславия». Он столько говорил, что далек от суеты жизни, и вдруг из него полезло то, о чем он, возможно, и не подозревал…

С другой стороны, свидетельства знакомых подтверждают, что его раздражала шумиха. Конрад Ваксман, знакомый архитектор: «Если ктото появлялся на Хаберландштрассе без уведомления и его нельзя было прогнать, Эйнштейн убегал через черный ход. Мы однажды сделали это вместе. Некий журналист приехал и настаивал, что хочет взять интервью у Эйнштейна. Поскольку ему уже много раз отказывали, он сказал, что будет ждать у дверей квартиры, пока профессор не вернется домой. Эйнштейн и я сидели в библиотеке и слышали, как отчаянно гжа Эйнштейн пыталась избавиться от этого человека. А профессор Планк договаривался о встрече в этот же день, и его, разумеется, впустили бы. Так ее ложь могла обнаружиться. Эйнштейн взял меня за руку и потащил через салон в столовую и оттуда в небольшую прихожую, выходящую на лестницу для прислуги. К счастью, эта лестница выходила не на Хаберландштрассе. Мы спустились, вышли на Хаберландштрассе и поднялись на лифте в квартиру Эйнштейна. Журналист все еще стоял у двери квартиры. Но он ждал напрасно. Эйнштейн отказал ему».