Эйнштейн. Его жизнь и его Вселенная

Эйнштейн удавалось сопротивляться и не позволять славе разрушить его простое отношение к жизни. Однажды ему пришлось поехать с ночевкой в Прагу. Опасаясь, что отцы города или просто любопытные решат устроить ему торжественную встречу, он решил остановиться у своего друга Филиппа Франка и его жены. Проблема заключалась в том, что те жили в квартире-офисе Франка при лаборатории физики, где когда-то работал сам Эйнштейн. Поэтому Эйнштейна положили в кабинете на диван. “Наверное, это было не слишком подходящее место для такого знаменитого человека, – вспоминал Франк, – но оно вполне соответствовало его привычке жить просто. Ему нравились ситуации, в которых нарушались светские условности”.

По настоянию Эйнштейна на обратном пути из кофейни они купили продукты к обеду, чтобы жене Франка не надо было выходить за покупками. Выбрали телячью печенку, которую миссис Франк принялась готовить в лаборатории на горелке Бунзена. Неожиданно Эйнштейн подхватился. “Что вы делаете? – требовательно воскликнул он. – Вы варите телячью печень в воде?” Миссис Франк подтвердила, что как раз это она и делает. “У воды слишком низкая точка кипения, – заявил Эйнштейн. – Необходимо использовать вещество с более высокой точкой кипения, такое как масло или жир”. С тех пор, когда ей случалось жарить печенку, миссис Франк говорила, что делает она это в соответствии с “теорией Эйнштейна”.

В тот же вечер Эйнштейн делал доклад, после которого был устроен небольшой прием на факультете физики, где прозвучало несколько достаточно велеречивых приветствий. Когда Эйнштейну предоставили слово для ответа, он предложил: “Возможно, будет понятнее и приятнее, если вместо того, чтобы произносить речь, я сыграю вам на скрипке”. Он исполнил сонату Моцарта и играл, по словам Франка, “как всегда просто, точно и поэтому вдвойне трогательно”.

На следующее утро до того, как Эйнштейну удалось уехать, его в кабинете Франка поймал некий молодой человек, настойчиво просивший посмотреть его рукопись. Молодой человек утверждал, что на основании уравнения E = mc² можно преобразовать энергию, содержащуюся внутри атома, в невероятно мощный взрыв. Эйнштейн оборвал дискуссию, назвав идею глупой²⁵.

Из Праги Эйнштейн на поезде отправился в Вену, где 3 тыс. научных работников и не имеющих отношения к науке взбудораженных зевак ожидали его лекции. На станции Эйнштейна встречали около вагона первого класса, но его там не оказалось. Не было его и в стоявшем чуть дальше вагоне второго класса. Наконец встречающие увидели вдали Эйнштейна, медленно бредущего от стоявшего в самом конце платформы вагона третьего класса. В руках у него, как у заезжего музыканта, был футляр для скрипки. “Знаете, ездить первым классом я люблю, но мое лицо стало слишком узнаваемым, – сказал он. – Спокойнее ехать третьим классом”²⁶.

“Став знаменитым, я становлюсь все глупее и глупее, что, конечно, является совершенно обычным явлением”, – заметил Эйнштейн Цангеру²⁷. Но затем он выстроил теорию, согласно которой слава, хотя и вызывает раздражение, является тем знаком отличия, которым общество награждает людей вроде него:

С моей точки зрения, культ отдельных личностей всегда неоправдан… Я считаю несправедливым и даже безвкусным, когда отбирают кого-то, почитают их безгранично, считают героями и наделяют сверхчеловеческим умом. Такова моя судьба, и контраст между оценкой моих достижений публикой и реальностью просто гротескный. Эта необычная ситуация была бы непереносима, если бы не одна успокаивающая меня мысль: хороший симптом, если в эпоху, которую обычно обвиняют в излишнем материализме, героями становятся люди, интересы которых лежат целиком в интеллектуальной и моральной сфере²⁸.

Одна из проблем, связанных со славой, состоит в том, что других она может раздражать. Особенно в академических и научных кругах, где самореклама считалась грехом. В случае Эйнштейна неприязнь к человеку, ставшему публичной фигурой, подогревалась еврейским происхождением.

В написанной для лондонской The Times статье, где излагались основы теории относительности, Эйнштейн шутливо упомянул, к чему это может привести. “Когда речь заходит о теории относительности, сегодня в Германии меня называют немецким ученым, а в Англии я считаюсь швейцарским евреем, – писал он. – Если бы из меня хотели сделать пугало, все было бы наоборот: я бы стал швейцарским евреем в Германии и немецким ученым в Англии!”²⁹