Эйнштейн гуляет по Луне. Наука и искусство запоминания

В 1920 г. восемнадцатилетний студент Милмен Пэрри поднял вопрос об авторстве Гомера на семинаре своего научного руководителя в Калифорнийском университете в Беркли. Он предположил, что эпические поэмы Гомера кажутся непохожими на иные произведения по той причине, что они не были похожи на иные произведения. Пэрри обнаружил то, что пропустили Вуд и Вульф: доказательства того, что поэмы передавались изустно, были скрыты в самом тексте. Все стилистические причуды, включая схожие или повторяющиеся элементы сюжета и беспричинно повторяющиеся эпитеты, такие как «мудрый Одиссей» и «зеленоглазая Афина», которые всегда озадачивали читателя, были как отпечатки рук, оставленные горшечником на его изделии, – материальным свидетельством о том, как «изготовлялись» поэмы. Все эти непонятные элементы – это мнемонические подсказки, которые помогали бардам выдерживать темп и соблюдать рифму, а также не забывать общее содержание. Величайший автор античности оказался, как утверждал Пэрри, всего лишь «одним из звеньев в длинной веренице устных поэтов, которые… сочиняли, не прибегая к письму»{35}.

Пэрри понял, что, если вы захотите создать по-настоящему запоминающиеся поэмы, вы создадите как раз «Одиссею» и «Илиаду». Считается, что использование штампов – страшный грех писателя, но для устного рассказчика штампы были жизненно важны. Клише легко проскальзывают в нашу речь и письмо, поскольку запоминаются без каких-либо усилий с нашей стороны, – и именно поэтому их роль в устном повествовании была так важна. «Одиссея» и «Илиада» – простите за банальность – кишмя кишат клише. В зависящей от памяти культуре для людей невероятно важно, как говорил Уолтер Онг[45], «думать запоминающимися мыслями». А мозг проще всего запоминает вещи, которые повторяются, ритмичны, рифмованы, структурированы и, главное, легко визуализируются. Принципы, открытые бардами, чьи истории становились все более выразительными от рассказа к рассказу, – это те же мнемонические принципы, заново открытые психологами, когда те стали проводить первые научные эксперименты с памятью в начале XX в. Рифмованные слова лучше запоминаются, чем нерифмованные, а конкретные существительные запоминать проще, чем абстрактные. Динамические изображения сохраняются в памяти лучше статичных, а аллитерация помогает запоминанию. Тигрица, которая злится, поскольку не спится, запоминается на более долгий срок, чем большое животное из семейства кошачьих, возбужденное тем, что не может выйти из состояния бодрствования.

Наиболее часто используемым мнемоническим приемом у бардов была песня. Любой, кто хоть раз обнаруживал себя напевающим By Mennen![46], подтвердит, что стоит только превратить слова в песенку, как их просто невозможно будет выкинуть из головы.

Выявление схем и структуры в полученной информации – это способ, которым наш мозг извлекает понятия и смыслы из мира, и, зарифмовав слова и добавив к ним музыку, мы тем самым придадим нашей речи еще большую структурированность. Вот почему барды времен Гомера пели свои эпические поэмы, почему в Торе встречаются музыкальные пометки[47] и почему, обучая детей алфавиту, мы учим их специальной песенке, а не каждой букве в отдельности. Песня – это универсальное средство структурирования речи.

Перебравшись в Гарвард и став помощником профессора, Милмен Пэрри неожиданно изменил направление своей деятельности. Вместо того чтобы корпеть над древнегреческими текстами, юный исследователь античности отправился в Югославию[48] в поисках последних бардов, продолжавших традиции устной поэзии в такой ее форме, которая напоминала поэмы Гомера. Пэрри вернулся в Кембридж с тысячами записей, и они стали основой для развития нового направления академических исследований в области устного творчества.

Работая в экспедиции, Пэрри обнаружил, что вместо того, чтобы передавать сам текст от барда к барду и от поколения к поколению, современные балканские сказители создавали (как и предположительно их предшественники из эпохи Гомера) набор шаблонных правил и схем, по которым бард – любой бард – мог воспроизвести поэму всякий раз, когда ее рассказывал. Каждый последующий рассказ был не совсем таким, как до этого, но сходство сохранялось.

Когда же славянских сказителей спросили, повторяют ли они свои песни точь-в-точь, они ответили: «Слово в слово, строчка в строчку»{36}. И все же, когда записи двух исполнений сравнили, они оказались разными. Менялись слова, перемещались строки, исчезали целые пассажи. Но славянские барды не были излишне самоуверенными, просто понятие «дословное запоминание» у них отсутствовало. И это неудивительно – без письменного текста трудно проверить, насколько точно кто-то что-то повторяет.