Её имена (сборник)

В котлах алхимии кипела жизнь твоя,
и ты не понимал, что происходит, голос
чей, зачем кольцо, мешок, петух, змея,
и звуков, чувств и дум горящий хворост,
и что за тени над тобой в дыму, и смех,
и шепот вдруг (ты здесь?), и темные вязанки
дорог, и близость женщин – этих, а не тех,
с которыми, казалось, весь в одно касанье.
Зачем всё так таинственно вразброс, и так
снует, поет, но где? Ни слов, ни песни.
Кто в танце душу водит? И стоишь, простак,
и ждешь, пока вернут, у кромочки, у бездны.
Ни имени тебе, ни лет. Незримый крюк
вверху как бог, на нем висишь ты, светел
от копоти, порукой превращений. Друг
единственный твой – ты, их лжесвидетель.
Круг замедляется, и вот пустеет зал, исчез
огонь, и дым, и тень на мнимом своде.
И проступают имя и черты, но не прочесть,
и некому спросить: что происходит…

«Сегодня в ночь приснилось мне…»

Сегодня в ночь приснилось мне,
что мы стоим за пологом во тьме
с индусом, он глазами смерил
меня как тьму и говорит: «Развеем
двадцатого». И сладковатый дым
под полог стелется, и тихий холод
кладет ладонь мне на плечо. Стоим,
молчим. Нет, ничего плохого
не думаю, но все же десять дней
еще ведь до двадцатого, куда их
деть и как? И жив ли я? Развей
хоть это, думаю, до первой стражи.
Ведь если мертв, то эти десять – срок
великоват для тел. А если жив – ну
что сказать… Душевно. «Вот порог,
а вот и Бог, – и молочко на Шиву
с улыбкой льет. – Увы, мой друг,
придется подождать, никак не раньше
двадцатого. Точнее, в ночь, к утру».
Иду я. Осторожно, мир окрашен
и свеж. Иду и вижу там, во сне:
пресветлый сад – шелковица, деревья
белым белы. Душа, как женщина, но не
скрывает опыт свой, а просто время
выносит легче, становясь другой
с другим, как некогда со мной.
А тело тлеет памятью, мужчина,
дотла. Я шел и вдруг увидел близнеца —
на дереве, в шелковичной пучине
сидел он, тих и светел, без лица.

«И снег в тебе идет…»

И снег в тебе идет,
и нет под ним земли,
и кто-то свет зажег
и потушил, поди
ошибся. Просто шел,
как ты, как снег, и в нем
темнел живой проем,
как ты, как он, как снег
ошибся. Взгляд, рука,
и свет и тьма – вдвоем,
и быстрые века
подрагивавших век.

«Ох дурень ты, дурень, скажет он мне на том свете…»