Её (мой) ребенок

Алёнка берет маму за руку. Поднимает. Помогаю ей раздеться.

— А тебя как зовут? У меня уже есть одна бабушка. Бабушка Оля.

— Бабушка Мария, видимо… — тяжёлый вздох.

— Мама… Ну, хватит.

Мне опять незаметно прилетает платком.

— Пойдём чай пить… не надо плакать. Папа хороший… — тянет ее на кухню Алёнка. — Он больше не будет! Он львов в Африке дрессировал… я тоже на него сначала рассердилась. А потом перестала.

— Мало этим «Львам» доставалось!.. — тихо причитает мама.

Падаю в кресло.

Я на эту кухню не пойду!

Кручу в руках поставленную бутылочку с успокоительным.

Дверь в комнату открывается. Марьяна, в наушниках с микрофоном.

— Можно так не шуметь! — зажимая микрофон рычит он в сторону кухни.

Вздрагивает, заметив меня.

Стягивает наушники. С подозрением смотрит на раскрытую сумку.

— Уже сбегаешь?

— Предлагаю совместный побег к Медведевым. На сутки, пока всё утрясётся. А связь держать через Женьку.

— Да ладно… — закатывает глаза. — Перестань. Ничего нового и неожиданного ты, думаю, не услышишь.

— Я — нет.

— В смысле? — настороженно.

— Моя мама приехала, — стреляю взглядом на прикрытую дверь кухни.

— Ты издеваешься, Айдаров? — открывает она шокированно рот.

— Нам конец…

Глаза Кошкиной распахиваются в ужасе.

— Я согласна на побег! Уходим! — решительно сдергивает с вешалки свою шубку.

— «Чует кошка, чьё мясо съела», да? — прищуриваюсь я мстительно.

— Обсудим это у Медведевых! — прихрамывая идет к двери.

— Стой… Дезертировать не выйдет, — вздыхаю я.

— Почему это?

— Алёнка запекла в пироге утку.

— Пусть едят утку!

— Игрушечную, пластмассовую… Кто-то может подавиться. Надо идти сдаваться, детка…

Протягиваю ей бутылочку с успокоительным. Читает этикетку. Молча делает глоток.

— Утка, чтоб её, да?…

Беру её за руку, пропуская пальцы через свои. Идём…

Глава 40. Косяки

Алёнка без умолку болтает с Женькой, создавая весёлый беспечный фон. Они потрошат пирог в поисках утки.

Но… над их неприкаянными головами летают грозовые тучи. Мы с Марьяной сидим с самого края, я в кресле, она на подлокотнике, поставив ступни мне между бёдер. Крутит в руках пустую бутылочку их под успокоительного. Атмосферка нервная, да…

Поддерживающе поглаживаю её по щиколотке. Моя мама осуждающе поглядывает на Марьяну. Её — на меня. Искрит…

— И что же? Значит, ты не знал? — сердито смотрит на меня мама.

— Он не знал, — сжимает мою руку Марьяна.

— Или не хотел знать, — негромко добавляет тёща.

— Это правда? — разочаровано смотрит на меня мама.

— Это неправда, — опускает глаза Марьяна. — Я не хотела, чтобы он знал.

— Почему?..

— Но захотел бы узнать, узнал… — опять подливает Ольга Павловна. — Живот же не скроешь. Особенно на Марьяне, она тогда и пятидесяти не весила… При ее то росте! Тростинка. Тяжёлая была беременность…

— Мам… — недовольно хмурится Марьяна. — Перестань, пожалуйста.

— Но у ребенка же не только отец… — расстроенно смотрит на Алёнку моя мама. — У него же целая семья. Бабушка, дедушка, дядя, тетя… Разве можно скрывать? Разве можно лишать всех общения из-за недопонимания с отцом? Мы бы, в конце концов, повлияли бы как-то!

— Я была с вами не знакома, Мария Ильинична. Да и не хотелось мне, чтобы кто-то влиял… Давайте, спишем на гормоны и токсикоз? — дипломатично пытается съехать Кошка.

— Семь лет токсикоз и гормоны?!

— Мам, тормози! Я же сказал — это мой косяк был.

— Как же ты согласилась замуж пойти, если он тебя с семьей не познакомил?!

— Любила… — пожимает плечами Кошкина. — Не думали мы об этом. Думали — позже познакомимся…

— Любила и так легко разлюбила, что даже про дитё не сказала?

— Мам! Не так всё было.

— Так, не так! Эгоисты! — машет на нас рукой мама, не желая слушать. — Я чем виновата, ребенок чем вам виноват! Сошлись, расстались, как коты мартовские. Бессовестные!

Прижимаю крепче Марьяну, пытаясь закрыть ее от маминых обвинений, но она уже разошлась.

— А сейчас что?! Опять март на носу — обнимаетесь? А потом еще одного сделаете и снова поминай, как звали? А я потом внуков по всеми миру искать должна?!

— Мам, хватит. Мы молодые были, глупые, принципиальные. Неправильно себя повели.

— А теперь что — постарели, поумнели, короны сняли? — критически смотрит на нас тёща. — Или опять вожжа под хвост попадет, пузатую ее из дома выставишь?

— Что?! — хватается за сердце мама.

За всем этим давно примолкли Женька и Алёнка. Она тревожно и сердито оглядывает всех за столом. Неожиданно бьёт ладонями об стол. Все вздрагивают. Ловко проползая под столом, залезает к нам третьей.

— Уходите! — обнимая Марьяну за шею смотрит гневно на бабушек. — Вы нас не любите! Уходите!

Улавливаю в ее тоне категорическое интонации Кошки. А она тоже такая была… Это ее слова, просто чуть прямее и наивнее. Без дипломатии.

— Алёна, — прижимает ее к себе Марьяна. — Так нельзя… Это бабушки твои.

— Они нас не любят, — дует губешки. — Они не рады, что мы все нашлись!

— Господи, да мы рады! — прижимает руки к груди мама.

— Ты маму ругаешь. А ты — папу! Молчите!

Бабушки послушно вздыхают.

Так их, царица моя!

Мне приходит смска с магазина мебели. Ура!! Наконец-то. Доставка. Повод слинять из-под обстрела.