Её звали Лёля

Как оказалось, Лёля получила значок второй степени. А его, как она пояснила однокурсникам, с 1 августа 1936 года можно было получить, только стреляя из боевой винтовки. «Мне дали настоящую «трехлинейку», – радостно рассказывала девушка. – Тяжелая такая, длинная, а отдача! Ух! У меня до сих пор синяк на плече».

Потом, уже весной, когда стало солнце припекать, и стали возможны полёты авиации (как раз высох грунт на аэродромах), Лёля решила прыгнуть с парашютом. Узнав об этом, Тёма пошутил:

– Ты значки, что ли, коллекционировать решила? Сначала «Ворошиловский стрелок», теперь нагрудный «Парашютист». Ты сказала бы, я бы их тебе так подарил, знаю, кто может продать, – сказал и тут же язык себе прикусил: с такой неприкрытой яростью Лёля на него посмотрела. Даже прищурила глаза, которые теперь сверкали, словно два горящих уголька.

– Ещё раз скажешь такое, и между нами всё будет кончено, – прошипела она.

– Хорошо, я всё понял, – опустил Тёма голову. Он даже представить не мог, насколько для его девушки получение таких наград серьезно и значимо. Оказалось – очень даже. Она искренне верила в то, что каждая советская девушка должна уметь стрелять из винтовки и с парашютом прыгать. То есть готовиться к предстоящей войне с мировым империализмом. Тёма тоже так думал, что война случится совсем скоро. Ну, а про прыжки и стрельбу… был несколько иного мнения, которое при Лёле решил не высказывать, чтобы не обижать её.

Своего девушка, естественно, добилась. Совершила десять прыжков (последний буквально неделю назад) и получила нагрудный знак. Теперь у неё были две собственноручно и честно заработанные награды, которыми она очень гордилась. Тёма тоже вместе с ней, а ещё тем гордился, что его любимая – вот такая, маленький крепкий орешек, который никому не по зубам. Даже ему, просто раскрыл он его не силой, а нежностью.

То есть не до конца раскрыл, конечно. Впереди у них было то, что происходит между мужем и женой, но для этого требовалось немного времени. Два года, если точнее. Лёле уже почти исполнилось 19, и в общем-то замуж она могла выйти прямо сейчас, но… Если бы не её принципиальный характер, с которым бороться было бесполезно. Тёма и не собирался этого делать. Он слишком любил свою ласточку, как называл Лёлю, думая о ней. Самой такое говорить побаивался. Ответит ещё, что это мелкобуржуазное прозвище, она такая.

Во второй половине дня, когда солнце стало медленно склоняться на правый берег Волги, молодые люди, переодевшись, вышли к пляжу и… были удивлены тем, как мало здесь осталось людей. Вместо сотен астраханцев, которые обычно в это время – воскресенье же! – отдыхали на берегу, оказалось лишь человек десять в разных местах. Остальных не было. Как и лодок: последняя стояла сиротливо, уткнувшись в песок носом, густо покрытым чёрной смолой.

Влюбленные посмотрели удивленно по сторонам. Подошли к лодке, заглянули в неё. Странно. Никого. Но через минуту из кустов выскочил тот самый худенький мальчишка. Увидев их, приветственно махнул рукой:

– А я знал, что вы обратно поедете! Вас ждал! Спросил пацанов – сказали, что не возвращались. Ну что, поплыли?

– Что случилось, где весь народ? – спросил Тёма. На сердце как-то стало тревожно. И вроде солнце ярко светит, а ощущение, будто всё небо затянуло тяжелыми тучами.

– Так вы что, не знаете? Война же началась!

– Ах… – вырвалось у Лёли из груди.

– Как… война… – ошалело спросил Тёма. – С кем?

– С германцем, ясное дело, – деловито ответил мальчишка. – Ну вы едете, нет? А то смотрите, придется вплавь самим.

– А те, другие люди? – Тёма показал на остающихся на острове.

– Сами пусть добираются. Я предлагал – не захотели, – махнул рукой мальчишка.

Влюбленные сели в лодку. Лица у обоих были бледны. Они крепко взялись за руки, словно страшная новость могла их разлучить в ту же секунду. В полном молчании добрались до города. От денег маленький лодочник отказался, и Лёля с Тёмой поспешили по домам, наскоро простившись. Тёма, конечно, хотел девушку проводить, она отказалась. Потому дошли они вместе лишь до трамвайной остановки. Лёля села на «круговой», с большой буквой «А» над лобовым стеклом и уехала.

Глава 16

Ночью состав остановился. Я выглянул: вокруг степь, куда ни посмотри. Всё залито мертвенным лунным светом. «Хорошо, хоть самолёты летать не будут», – подумал и потянулся. Все косточки болят. Не привык спать на жёстком. Вроде охапка сена, поверх неё шинель положил. А всё-таки не постель. Где же я оказался? Уселся на край вагона, свесив ноги вниз. Ботинки стянул, чтобы проветрить кожу.

Рядом уселся Петро. Достал мешочек, сунул туда пальцы, вынул щепотку травы какой-то и кусочек газеты. Свернул себе папироску, закурил. Потянулся густой тяжелый дым, я закашлялся.

– Ты чего, не куришь? – удивился спутник.

– Нет, не пробовал даже. Гадость, – ответил я.

– Га-а-адость, – протянул Петро с улыбкой. – Ничего, погоди. Трошки оботрёшься на фронте, курить захочешь.

– На каком ещё фронте?

– Как это на каком? На Юго-Западном, ясное дело. Мы же туда едем. Под самый, стало быть, Сталинград. Не бывал там, случаем?