Читаем Эйсид-хаус полностью

Я не рассчитывал на это. Я превратил Уитворта в мультипликационный персонаж, стереотипного болтливого сутенера-спекулянта, задавшись целью оправдать то, что мы собирались с ним сделать. Я никогда не представлял его как реальную личность, с детьми, с людьми, зависевшими от него и возможно даже любившими его. Я пытался дать знак Гэри, что время и место безмазовое, но маленький мальчик убрался назад в дом, и почти одновременно в дверях появился Уитворт. На нем была белая майка и джинсы, лицо расплылось в лучезарной улыбке.

– Парни, – широко осклабился он, – рад вас видеть! У меня есть для вас кое-что, если… – Он запнулся на середине предложения, побледнев как полотно, и его глаза расширились. Часть его физиономии, казалось, сморщилась, словно его хватил удар.

Гэри выхватил ствол и наставил прямо на него.

– О нет, пожалуйста, о боже, у меня есть то, что тебе нужно, Гэл, это то, что я пытался сказать… Джок…

– Гэл, – начал я, но он не обращал внимания.

– У нас тоже есть, что тебе нужно, мудак! – крикнул он Уитворту и спустил курок.

Раздался оглушающий грохот, и Уитворт, казалось, исчез в доме. На мгновение это выглядело как театральная иллюзия, словно его никогда вообще и не было. Я успел подумать, что Гэл и Тони Уитворт решили меня разыграть. Я даже засмеялся. Потом глянул в прихожую и увидел там лежащее, содрогающееся в конвульсиях тело Уитворта. То, что когда-то было его лицом, теперь стало смятой, сдавленной массой крови и серого вещества.

После я ничего не помнил, пока не пришел в себя в машине. Мы ехали по Боллс-Понд-роуд. Затем припоминаю, что мы вышли, пересели в другую тачку и направились обратно к Стоук-Ньюингтону. Гэри начал смеяться и говорил без умолку, словно закинулся спидом.

– Ты видел долбаную голову этого козла?

Я чувствовал себя так, будто вмазался героином.

– Видел, да? – переспросил он, затем схватил мое запястье. – Джок, мне, блядь, в натуре жаль, дружище, что втравил тебя. Я не мог, просто не мог в одиночку. А я должен был сделать это, Джок, должен был избавиться от этого мудака. Когда я сидел в Скрабс, то, понимаешь, слышал о нем все. Он вечно крутился у нашего дома, охаживал Мардж, светил, нахер, своими чертовыми бабками. Мардж раскололась, Джок, рассказала мне всю эту поеботину. Конечно, я не виню ее, Джок, не в этом дело, это была моя ошибка, что меня повязали. Я должен был находиться с ней рядом; если у женщины ни гроша в кармане, а мужик ее загремел на нары, конечно, ее соблазнит какой-нибудь задроченный хуй, крутящийся вокруг с лавэ. И этот мудила доставал маленькую Лизу, Джок. Заставлял ее садиться ему на колени, сечешь, о чем я, да? На моем месте, Джок, ты сделал бы то же самое, только не возражай мне, твою мать, пиздеть вот не надо; если бы это был твой чертов ребенок, ты бы сделал то же самое. Ты и я, мы одно целое, Джок, мы присматриваем друг за другом, глядим за своими. Я сделаю для тебя эти бабки, как только, так сразу, Джок. Клянусь, приятель, я разберусь со всем этим, бля буду. Я не смог бы поступить по-другому, Джок, это просто мучило, гноилось внутри меня. Я пытался не обращать на это внимания. Вот почему я хотел работать с Уитвортом, понять, как эта скотина тикает, найти способ поквитаться. Я думал о том, чтобы изуродовать одного из его детей, ну, око за око и вся эта чертова поебень. Но я не смог бы сделать ничего подобного, Джок, не смог бы поступить так с ребенком, чем я тогда лучше этого ублюдочного зверя, этой ничтожной паскуды…

– Да уж…

– Извини, что втянул тебя в эту разборку, Джок, но стоило тебе прослышать, что мы там с Уитвортом хотим замутить, тебе тоже приспичило вписаться. Как репей пристал, право слово. Хочу, мол, тоже поучаствовать, мы же друзья и все такое. Прилепился, как чертова тень, ага. Я пытался сделать так, чтобы ты уловил эти вибрации херовы, но до тебя не доходило: давай, мол, вместе замутим, и все тут, – мы же друзья, Джок, партнеры.

Мы приехали ко мне домой. Моя пустынная квартира, приняв двух людей, казалась еще пустыннее. Я сел на кровать, Гэри сел в кресло напротив. Я включил радио. Она забрала свое барахло и смоталась несколько месяцев тому назад, но здесь по-прежнему оставались следы ее присутствия; перчатка, шарф, постер, присобаченный ею к стене, эти русские куклы из Ковент-Гардена. Стоило мне перенервничать, и значение этих предметов казалось преувеличенным, угрожающим. Сейчас они выглядели всеподавляющими. Гэри и я сидели, пили неразбавленную водку и ждали новостей.

Вскоре Гэри поднялся и пошел отлить. Вернулся он с обрезом. Он снова сел обратно в кресло напротив меня. Его пальцы выстукивали марш по узкому стволу. Когда он заговорил, его голос казался странным, отстраненным и бесплотным.

– Ты видел его лицо, Джок?

– Это, блядь, не смешно, Гэл, ты, мудило тупой! – прошипел я, и гнев наконец прорвался сквозь мой одуряющий страх.

– Да, но его лицо, Джок. Это чертово льстивое гнусное лицо. Джок, люди и вправду меняются, когда наставляешь на них ствол.

Он глядел прямо мне в глаза. Теперь обрез был направлен на меня.

– Гэл… харе́ выебываться, мужик, хватит…

Перейти на страницу:

Все книги серии Иностранная литература. Современная классика

Время зверинца
Время зверинца

Впервые на русском — новейший роман недавнего лауреата Букеровской премии, видного британского писателя и колумниста, популярного телеведущего. Среди многочисленных наград Джейкобсона — премия имени Вудхауза, присуждаемая за лучшее юмористическое произведение; когда же критики называли его «английским Филипом Ротом», он отвечал: «Нет, я еврейская Джейн Остин». Итак, познакомьтесь с Гаем Эйблманом. Он без памяти влюблен в свою жену Ванессу, темпераментную рыжеволосую красавицу, но также испытывает глубокие чувства к ее эффектной матери, Поппи. Ванесса и Поппи не похожи на дочь с матерью — скорее уж на сестер. Они беспощадно смущают покой Гая, вдохновляя его на сотни рискованных историй, но мешая зафиксировать их на бумаге. Ведь Гай — писатель, автор культового романа «Мартышкин блуд». Писатель в мире, в котором привычка читать отмирает, издатели кончают с собой, а литературные агенты прячутся от своих же клиентов. Но даже если, как говорят, литература мертва, страсть жива как никогда — и Гай сполна познает ее цену…

Говард Джейкобсон

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Последний самурай
Последний самурай

Первый великий роман нового века — в великолепном новом переводе. Самый неожиданный в истории современного книгоиздания международный бестселлер, переведенный на десятки языков.Сибилла — мать-одиночка; все в ее роду были нереализовавшимися гениями. У Сибиллы крайне своеобразный подход к воспитанию сына, Людо: в три года он с ее помощью начинает осваивать пианино, а в четыре — греческий язык, и вот уже он читает Гомера, наматывая бесконечные круги по Кольцевой линии лондонского метрополитена. Ребенку, растущему без отца, необходим какой-нибудь образец мужского пола для подражания, а лучше сразу несколько, — и вот Людо раз за разом пересматривает «Семь самураев», примеряя эпизоды шедевра Куросавы на различные ситуации собственной жизни. Пока Сибилла, чтобы свести концы с концами, перепечатывает старые выпуски «Ежемесячника свиноводов», или «Справочника по разведению горностаев», или «Мелоди мейкера», Людо осваивает иврит, арабский и японский, а также аэродинамику, физику твердого тела и повадки съедобных насекомых. Все это может пригодиться, если только Людо убедит мать: он достаточно повзрослел, чтобы узнать имя своего отца…

Хелен Девитт

Современная русская и зарубежная проза
Секрет каллиграфа
Секрет каллиграфа

Есть истории, подобные маленькому зернышку, из которого вырастает огромное дерево с причудливо переплетенными ветвями, напоминающими арабскую вязь.Каллиграфия — божественный дар, но это искусство смиренных. Лишь перед кроткими отворяются врата ее последней тайны.Эта история о знаменитом каллиграфе, который считал, что каллиграфия есть искусство запечатлеть радость жизни лишь черной и белой краской, создать ее образ на чистом листе бумаги. О богатом и развратном клиенте знаменитого каллиграфа. О Нуре, чья жизнь от невыносимого одиночества пропиталась горечью. Об ученике каллиграфа, для которого любовь всегда была религией и верой.Но любовь — двуликая богиня. Она освобождает и порабощает одновременно. Для каллиграфа божество — это буква, и ради нее стоит пожертвовать любовью. Для богача Назри любовь — лишь служанка для удовлетворения его прихотей. Для Нуры, жены каллиграфа, любовь помогает разрушить все преграды и дарит освобождение. А Салман, ученик каллиграфа, по велению души следует за любовью, куда бы ни шел ее караван.Впервые на русском языке!

Рафик Шами

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Пир Джона Сатурналла
Пир Джона Сатурналла

Первый за двенадцать лет роман от автора знаменитых интеллектуальных бестселлеров «Словарь Ламприера», «Носорог для Папы Римского» и «В обличье вепря» — впервые на русском!Эта книга — подлинный пир для чувств, не историческая реконструкция, но живое чудо, яркостью описаний не уступающее «Парфюмеру» Патрика Зюскинда. Это история сироты, который поступает в услужение на кухню в огромной древней усадьбе, а затем становится самым знаменитым поваром своего времени. Это разворачивающаяся в тени древней легенды история невозможной любви, над которой не властны сословные различия, война или революция. Ведь первое задание, которое получает Джон Сатурналл, не поваренок, но уже повар, кажется совершенно невыполнимым: проявив чудеса кулинарного искусства, заставить леди Лукрецию прекратить голодовку…

Лоуренс Норфолк

Проза / Историческая проза

Похожие книги

Женский хор
Женский хор

«Какое мне дело до женщин и их несчастий? Я создана для того, чтобы рассекать, извлекать, отрезать, зашивать. Чтобы лечить настоящие болезни, а не держать кого-то за руку» — с такой установкой прибывает в «женское» Отделение 77 интерн Джинн Этвуд. Она была лучшей студенткой на курсе и планировала занять должность хирурга в престижной больнице, но… Для начала ей придется пройти полугодовую стажировку в отделении Франца Кармы.Этот доктор руководствуется принципом «Врач — тот, кого пациент берет за руку», и высокомерие нового интерна его не слишком впечатляет. Они заключают договор: Джинн должна продержаться в «женском» отделении неделю. Неделю она будет следовать за ним как тень, чтобы научиться слушать и уважать своих пациентов. А на восьмой день примет решение — продолжать стажировку или переводиться в другую больницу.

Мартин Винклер

Современная русская и зарубежная проза / Современная проза / Проза