Эйзенхауэр. Солдат и Президент

Затем Макартур сообщил своим сотрудникам, что "он никогда никого не просил" готовиться к параду по-настоящему. Он просто хотел, "чтобы были тихо изучены возможности". Пораженный Эйзенхауэр " не знал, что и сказать. Наконец, я сказал ему: "Генерал, все, что вы утверждаете, означает, что я лгу, а я не лжец и хотел бы немедленно вернуться в США". Он обнял меня за плечи и сказал: "Право же, смешно видеть тебя в таком гневе". А потом был любезный и вежливый. Наконец, он сказал: «Это недоразумение, давай забудем»"*30.

Но Эйзенхауэр так никогда и не смог забыть; тридцать лет спустя он волновался, описывая эту сцену. "Возможно, никто так ожесточенно не воевал против своего начальства, как я против Макартура. Я спрашивал его снова и снова: «Почему, черт возьми, вы не уволите меня? Вы делаете вещи, с которыми я абсолютно не согласен, и вам это прекрасно известно»" *31.

Макартур не уволил Эйзенхауэра по одной простой причине — он в нем нуждался. Эйзенхауэр обеспечивал его связь с Кезоном, он был его "глазами и ушами", наблюдая за тем, что происходит в различных частях и лагерях, он был управляющим его хозяйством, составителем его речей, писем и докладов. Макартур знал, что Эйзенхауэр практически незаменим, и, часто повышая голос на Эйзенхауэра, он столь же часто находил повод щедро похвалить его. В типичной для него рукописной заметке, посвященной работе Эйзенхауэра над политическим докладом, Макартур писал: "Айк, это превосходно во всех отношениях. Тут ничего не надо поправлять. Язык настолько простой и ясный, что не оставляет места для двусмысленностей, и в то же время такой гибкий, что обеспечивает успешную реализацию предложений". Кезон также выражал Эйзенхауэру признательность за помощь. Когда Эйзенхауэр написал речь для Кезона, президент прислал ему записку: "Превосходно. Вы прекрасно выразили мои мысли и выразили их лучше, чем я смог бы это сделать сам" *32.

Так что, несмотря на сильное желание служить в американской армии, несмотря на безрадостную жизнь, несмотря на стычки с боссом, Эйзенхауэр не имел шансов покинуть Филиппины. Макартур никогда бы не принял его просьбы о переводе, он даже не позволил бы ему сделать такой официальный запрос или же включить его в личное досье.

Но были и радости. Прибавка к зарплате, новая шикарная квартира, хорошая школа для Джона, и, наконец, в июле 1936 года вместе с остальными выпускниками его года Эйзенхауэру присвоили звание подполковника.

В сентябре 1939 года началась вторая мировая война. Эйзенхауэр, для которого война означала продвижение по службе и который всю жизнь готовился именно к ней, воспринял ее начало как катастрофу. В день объявления войны он писал Милтону: "После многих месяцев судорожных усилий умилостивить и задобрить безумца, правящего Германией, Британию и Францию загнали в угол, из которого они могут выбраться только с боями. Это печальный день для Европы и всего цивилизованного мира — хотя долгое время казалось странным называть мир цивилизованным. Если война... будет... долгой и... кровавой... тогда, я думаю, остатки наций, вышедших из этой войны, будут мало похожи на те, которые вступили в нее".

Он боялся, что коммунизм, анархия, преступность и хаос, потеря личных свобод и страшная нищета "поразят области, затронутые боями". Он утверждал, что едва ли возможно, чтобы "люди, гордо называющие себя интеллигентами, могли смириться с таким положением вещей". Он клеймил Гитлера, "дорвавшегося до власти эгоцентрика... сумасшедшего преступника... абсолютного правителя восьмидесяти девяти миллионов людей". И предсказывал: "Если только [Гитлер] не завоюет весь мир грубой силой, окончательным результатом войны будет развал Германии" *33.

Позиция Эйзенхауэра резко отличалась от точки зрения его друга Пэттона, который писал в 1940 году Эйзенхауэру: "Снова благодарю тебя и надеюсь, что мы снова будем вместе в долгой и кровавой войне" *34.

После завоевания немцами Польши наступила пауза, и вермахт, и западные союзники наблюдали друг за другом через линию Мажино. Эйзенхауэр признался Леонарду Джироу в октябре 1939 года: "Эта война меня поражает... Совершенно очевидно, что ни та, ни другая сторона не желает атаковать сильно укрепленные линии. Если фортификация вкупе с современным оружием дала обороне такое громадное преимущество над наступлением, то нас снова отбрасывают в позднее средневековье, когда любая армия в укрепленном лагере чувствовала себя в полной безопасности. Что же, — спрашивал Эйзенхауэр, — делать?" *35.