Эйзенхауэр. Солдат и Президент

Вскоре, 27 марта, Булганин вышел в отставку, и, таким образом, Хрущев стал диктатором России не только номинально, но и по существу. 31 марта Хрущев объявил, что Россия в одностороннем порядке прекращает все дальнейшие испытания ядерного оружия. Подавляющая позитивная оценка во всем мире этого шага вызвала ярость у Эйзенхауэра и его советников, поскольку его неискренность была очевидна. Русские только что закончили самую большую серию испытаний из всех, которые когда-либо проводили, и они знали, что американская серия (кодовое название "Хардтэк") должна была вот-вот начаться. Особенно возмутительным было заявление русских, что если Соединенные Штаты и Соединенное Королевство не преу кратят своих испытаний, то "Советский Союз будет, разумеется действовать свободно в вопросе испытания атомного и водородного оружия"*4. Советам в любом случае требовалось несколько месяцев, чтобы подготовиться к проведению новой серии испытаний; хитрый маневр Хрущева заранее оправдывал возобновление русскими испытаний без их перерыва в соответствии с намеченной программой, а всю ответственность возлагал на американскую сторону (программу "Хардтэк").

2 апреля на пресс-конференции Эйзенхауэр ответил на предложение Хрущева, отказавшись от его обсуждения, потому что это — "просто побочный вопрос". Он сказал: "Я полагаю, что это трюк, и не думаю, что его надо воспринимать серьезно; считаю, что каждый, кто внимательно изучит это дело, поймет это". В редакционной статье в журнале "Нэйшн" было сказано: "Если все это является "трюком", то остается только обратиться к Богу с пожеланиями, чтобы наши государственные мужи могли время от времени придумывать такие трюки"*5.

В апреле к дебатам подключилась новая группа. На волне постспутниковых требований о создании поста советника по науке при президенте Эйзенхауэр образовал Консультативный комитет по науке (ККН) и назначил д-ра Джеймса Киллиана, президента Масса-чусетского технологического института, его главой. Киллиан и его коллеги, в частности физики Ганс Бете и Исидор Раби, сделали подробный анализ американской политики. Они пришли к заключению, что можно создать такую систему проверки, которая хотя и не будет абсолютно безошибочной, но в то же время может обнаружить любой ядерный взрыв, мощность которого выше двух килотонн. После этого Даллес позвонил Эйзенхауэру и порекомендовал написать Хрущеву и дать согласие на более раннее советское предложение о проведении технических переговоров по вопросу создания системы проверки, выявляющей нарушения запрета атомных испытаний. Эйзенхауэр согласился с этим, а потом добавил: "Наша позиция заключается в том, что мы хотим рассматривать испытания как симптом, а не как болезнь"*6.

26 апреля Даллес встретился с Груентером, Робертом Ловеттом (министром обороны при Трумэне), Беделлом Смитом и Джоном Макклоем. Это была тщательно подобранная группа — Эйзенхауэр искренне восхищался каждым из них и, конечно, должен был прислушаться к их рекомендациям. Даллес обрисовал им ситуацию достаточно подробно и получил их согласие посоветовать Эйзенхауэру взять в свои руки инициативу в поиске соглашения о запрещении испытаний. Имея такую поддержку, Даллес написал проект письма Эйзенхауэра Хрущеву, в котором повторил прежнее предложение о проведении технических переговоров по созданию системы проверки и подчеркнул, что "изучение технических вопросов подобного рода является необходимым предварительным условием реализации политических решений"*7.

Другими словами, Даллес хотел сделать решительный шаг и отделить производство будущего оружия от вопроса о запрещении ядерных испытаний. Это ознаменовало фундаментальное изменение позиции Америки в вопросе разоружения. К ужасу Страусса и к восторгу Даллеса, Эйзенхауэр согласился с рекомендацией и 28 апреля направил письмо Хрущеву. Через три дня Эйзенхауэр сказал Даллесу, что он совершил исторический поворот в позиции, так как "если мы не предпримем определенных позитивных шагов, то в будущем окажемся в "моральной изоляции" от всего остального мира"*8.

Впервые в ядерный кок сверхдержавы были заняты ведением серьезных переговоров по разоружению, которые обещали некоторую надежду на успех. Парадоксально, но человек, больше всех сделавший для того, чтобы убедить Эйзенхауэра согласиться на неизбежный риск, связанный с проведением таких переговоров, — Джон Фостер Даллес был и тем человеком, на которого возлагали большую долю вины за длительную задержку.