Эйзенхауэр. Солдат и Президент

Свое мнение высказал каждый. Стэгг удалился, оставив генералов и адмиралов принимать решение. В течение ближайших часов новых метеорологических прогнозов не ожидалось. Суда выходили в Ла-Манш. Если отзывать их, то немедленно. И единственный, кто мог это сделать, был верховный командующий. Эйзенхауэр подумал немного и сказал тихо, но ясно: "О'кей, начнем". И снова Саутуик-хаус зазвенел от громких возгласов*33.

Затем командующие сорвались со своих кресел и бросились наружу к своим командным пунктам. Тридцать секунд спустя в офицерской комнате остался только Эйзенхауэр. В уходе генералов и его неожиданном одиночестве было что-то символическое. За минуту до этого он был самым могущественным человеком в мире. От его слова зависела судьба тысяч людей и будущее великих наций. Но в тот миг, когда он произнес свое решающее слово, он стал бессильным. В ближайшие два-три дня от него почти ничего не будет зависеть. Вторжение уже не мог остановить никто — ни он, ни кто-нибудь другой. Капитан, ведущий свою роту на Омаху, или взводный сержант в Юте для ближайшего будущего играли теперь большую роль, чем Эйзенхауэр. Он мог только сидеть и ждать. Эйзенхауэр постепенно учился коротать время в такие периоды. Он съездил на Южный парадный пирс в Портсмут и понаблюдал, как загружаются на десантный транспорт британские солдаты, а затем вернулся в свой вагончик. Сыграл в шашки с Батчером, сначала его положение было проигрышным, но он сумел свести партию вничью. За вторым завтраком они рассказывали друг другу политические байки. После завтрака Эйзенхауэр отправился в палатку на встречу с прессой, где он объявил, что вторжение союзных войск в Европу началось. Позвонил Смит с новыми данными о де Голле. Повесив трубку, Эйзенхауэр выглянул в окошко палатки, заметил солнечный луч и усмехнулся.

Когда репортеры ушли, Эйзенхауэр подсел к переносному столику и набросал на всякий случай пресс-релиз на клочке бумаги. "Наша десантная операция... закончилась неудачей... и я отозвал войска, — начал он. — Мое решение атаковать основывалось на самой надежной доступной мне информации. Сухопутные, военно-морские и военно-воздушные войска проявили храбрость и верность долгу. За все возможные ошибки и просчеты ответственность несу один я"*34.

Положив записку в бумажник, Эйзенхауэр пошел обедать. Затем в шесть часов дня с группой помощников поехал в Ньюбери, где 101-я воздушно-десантная дивизия готовилась к вылету в Нормандию. 101-я была одной из тех частей, которые, по опасению Лей-Мэллори, должны потерять до 70 % своего состава. Эйзенхауэр бродил среди солдат, затемненные лица которых придавали им гротескный вид, ему приходилось переступать через вещмешки и автоматы.

Группа людей узнала его и тут же обступила. Эйзенхауэр просил солдат не беспокоиться, поскольку они располагают лучшим вооружением и самыми умелыми командирами. Сержант сказал:

— Какого черта, мы не беспокоимся, генерал. Это немцы пусть беспокоятся.

Встретив солдата из Додж-сити, он поднял вверх большой палец и воскликнул:

— Дай им жару, Канзас!

И рядовой откликнулся:

— Берегись, Гитлер, мы идем!

Один техасец обещал Эйзенхауэру работу на животноводческой ферме после войны. Эйзенхауэр оставался в Ньюбери до тех пор, пока последний большой С-47 не оторвался от взлетной полосы*35.

Когда самолет с ревом поднялся в небо, Эйзенхауэр устало опустил плечи и повернулся к Кей, которая вела его машину тем вечером. Она заметила слезы в его глазах. Он медленно пошел к машине. "Что ж, — произнес он тихо, — все началось". Им потребовалось около двух часов, чтобы по узким проселочным английским дорогам добраться до лагеря. Эйзенхауэр прибыл в свой вагончик в четверть второго утра 6 июня. Он еще немного поболтал с Батчером и наконец отправился спать*36.

В начале восьмого утра позвонил Рэмсей и сказал, что все идет по плану. Затем в его вагончик пришел Батчер с хорошими новостями от Лей-Мэллори — воздушное десантирование прошло успешно, потери незначительны. Когда Батчер вошел в спальню, верховный командующий лежал в постели с романом-вестерном в руках.

Сообщения с плацдарма в течение утра носили фрагментарный, а иногда противоречивый характер. Эйзенхауэр направил короткое сообщение Маршаллу о том, что все, кажется, идет нормально, добавив, что накануне британские и американские войска, которые он сам посетил, выглядели энергичными, решительными и готовыми к бою. "В глазах их горело пламя битвы"*37.

В полдень посыльный принес сообщение от Лей-Мэллори; он писал, что порой трудно признаться в собственной неправоте, но он еще никогда в жизни не делал это с большим удовольствием, чем сейчас. Он поздравлял Эйзенхауэра с прозорливым решением о высадке воздушного десанта и извинялся за то, что добавил забот верховному командованию.