Екатерина Дашкова

Даже когда Павел заболел и слег, мать не сразу поверила слуху, считая, будто так ее пытаются помирить с сыном. «Некая фатальность поддерживала в княгине уверенность, что он болен несерьезно». 6 января 1807 года 44-летний князь скончался от горячки, которую Марта объяснила «неудовлетворенными желаниями». Она уже и сама смотрела на Дашкова трезвее. Сдержаннее, без иллюзий. «То, как готовились сообщить княгине страшную новость, не поддается описанию… Принялись за характер покойного: начали с того, что приписали ему всяческие добродетели, а кончили тем, что признали за ним все пороки». Итак, добродетели приписанные. А пороки настоящие. Дашкова выслушала весть о кончине сына «с необъяснимым хладнокровием… без истерик и обмороков»^{930}.

«Демон мщения»

Похороны князя Дашкова обнажили семейные проблемы. Хуже того — выставили их напоказ. Из корреспонденции сестер Уилмот видно, как княгиня, старея, теряла вес среди московского благородного общества. Когда Марта приехала, ее поразило подобострастие, которым окружена Екатерина Романовна. То же отмечала в 1805 году и Кэтрин: «Никто из мужчин, даже в чинах, не смеет сидеть в ее присутствии, а она не всегда предлагает сесть; однажды я видела, как полдюжины князей простояли в течение всего визита»^{931}.

Нос какого-то момента даже родные стали держаться от княгини на почтительном расстоянии, избегать встреч. Дмитрий Бутурлин писал дяде Семену в Англию: «Мне наговорили очень много о моей тетушке Дашковой. Если только половина из сказанного правда, этого было бы достаточно, чтобы я мог оправдать себя за уважительное отстранение, которое я соблюдаю в отношении ее»^{932}.

0 каких слухах речь? Если приведенные Сафоновым письма княгини к Марии Марлоу Уилмот подлинны, то они — лишь подтверждение поговорки про дым без огня. «Не будете ли Вы так добры сказать мне, как Вы проявляете Вашу привязанность? Как Вы делаете ее счастливой, чтобы я могла Вам подражать или более того превзойти Вас, ибо, будучи верным кавалером, я никогда никому не уступала в своей привязанности… Вы мне сообщите способы и предметы, а я сообщу Вам те, кои сама обычно употребляю… Не удивляйтесь, я немного не в своем уме, потому что в возрасте 18 лет была посвящена в кавалеры»^{933}.

1 декабря 1805 года княгиня подарила Марте «очень изящную агатовую коробочку» своей матери. Такие предметы передавались по наследству. Шкатулка должна была перейти к Анастасии. Но Дашкова поступила иначе^{934}.

За полгода до смерти князя Дашкова, когда уже стало понятно, что он не женится на англичанке, та писала домой о праве женщин в России распоряжаться своим имуществом: «Если у нее нет детей, то после смерти все ее состояние возвращается родным, если только по завещанию она не передаст его мужу, тебе, или мне, или Джону, или Молли, что возможно в равной степени»^{935}. Это «тебе или мне» очень красноречиво. Джону, Молли, Марте. Кажется, способ был найден.

Подарок агатовой коробочки стал рубежом, после которого ссора только разрасталась. Анастасия не хотела смотреть, как семейное имущество перетекает в бездонный саквояж гостьи. Вся родня оказалась оповещена о неблаговидном поведении старой княгини. Марту именовали «чудовищем».

На похоронах Павла Михайловича разразился давно чаемый скандал. Сама Дашкова из-за болезни не присутствовала. Анастасия, распоряжавшаяся всем, не позволила Марте и Кэтрин приблизиться к телу для последнего прощания. «Громким и пронзительным голосом» Щербинина закричала: «Не позволяйте этим английским чудовищам приближаться к нему!» У нее началась истерика. Она требовала, чтобы полицейский вывел сестер Уилмот из церкви. Одна из знакомых Марты даже сказала ей о сторонниках Щербининой: «Они готовы видеть Вашу вину в этом происшествии».

«Она нанесла мне такое оскорбление, за которое в любой другой стране ее подвергли бы остракизму. Но у этих бессердечных людей раболепные наклонности и лживая натура… Не найдется на свете языка, который мог бы описать тех, кто дышит этой удручающей атмосферой. Она парализует ум, сердце, душу. Если вам удастся найти хотя бы одного человека, который, проведя здесь лет двадцать, сумел сохранить остатки добродетели, считайте, что произошло чудо»^{936}.

Чем ближе к отъезду, тем резче становятся отзывы мисс Уилмот о русских. Письма 1807–1808 годов написаны человеком, близким к нервному срыву. «Чувство смятения делает несчастным всякий день моего пребывания в этой стране. Честь побуждает меня остаться, чувство самосохранения — уехать».

«Честь» стоила пять тысяч фунтов стерлингов, положенных Дашковой в Опекунский совет. После чего Марта осталась, пренебрегая «самосохранением». «Что касается денег, то я смогу выслать 5 тыс. фунтов, как только обменный курс возрастет до нужной суммы, — писала она в феврале 1807 года. — Что бы ни случилось, я не умру раньше, чем… завещаю разделить мое состояние… поровну между моими братьями и сестрами»^{937}.