Екатерина Дашкова: Жизнь во власти и в опале

Участие в государственном перевороте 1762 года определило все будущее Дашковой, обозначив ее выход на мировую политическую сцену. В эту ночь ей понадобились юношеские навыки поведения на маскараде, умение играть мужские и женские роли. Переворот повлиял на дальнейшую историю ее публичной и частной жизни, которая оказалась отнюдь не историей успеха в традиционном смысле. В ней были и потеря воронцовской группировкой завоеванного с большим трудом доминирующего положения при дворе, и разлад Дашковой с большинством членов ее семьи, и, в конце концов, ссора с Екатериной.

Месяцы, предшествовавшие перевороту, были трудным и опасным временем для Дашковой. Кульминацией его стало ужасное и зловещее событие, которое не сулило ничего хорошего в будущем. Она жила одна с детьми, проводя время за писанием писем мужу в Троицкое и чтением всего, что могла найти про мятежи и революции. С помощью отца она приобрела маленькое летнее имение на болотистом и густо поросшем лесом участке земли в двух с половиной верстах от города на Петергофской дороге, недалеко от дачи Романа Воронцова^[120]. Петергофская дорога была главным путем, по которому экипажи дворян и русских монархов направлялись из Петербурга в Петергоф, Ораниенбаум или Кронштадт. По словам современников, Петергофская дорога в то время начала напоминать прекрасный путь из Парижа в Версаль с красивыми усадьбами, построенными по сторонам.

Из-за недостатка средств Дашкова не жила на этой земле еще десять лет и построила здесь усадебный дом только через двадцать — в 1783 году. Она назовет свою дачу Кирианово. В ее автобиографии это темное, холодное, болотистое место постоянно ассоциируется с несчастьем. Дашкова рассказывает, как однажды, исследуя купленный участок, она угодила в глубокое болото и так серьезно простудилась, что слегла в горячке. Несколько дней она была прикована к постели, ее посещали члены семьи и друзья, среди них Никита Панин. Екатерина, со своей стороны, в мягкой родительской манере пожурила Дашкову за неудачу: «Очень жаль, что боль в горле мешает Вам прийти ко мне и я лишена удовольствия поболтать с Вами. И охота Вам было разыгрывать роль болотной нимфы? Меня сильно подмывает выбранить Вас, но останавливают воспоминания собственной юности. Когда мне было 19 лет, я сама испытывала необычайное пристрастие к подобного рода выходкам. И вот в наказание за Ваше легкомыслие извольте испытать горечь сознания, что с возрастом такие вкусы исчезают»^[121].

Первые мысли Дашковой о возможном перевороте, видимо, пришли ей в голову весной 1762 года, около того времени, когда она встретила Григория Орлова. В то лето двор отправился в Петергоф и Ораниенбаум, а Дашкова осталась в городе, отдыхая от светских собраний и развлечений и продолжая встречаться с собратьями-заговорщиками. Британский посол Роберт Кейт писал о времени, непосредственно предшествовавшем перевороту: «Самым удивительным из всего было то, что местом встречи [заговорщиков] был дом княгини Дашкофф, молодой леди не более двадцати лет от роду»^[122].

В «Записках» Дашкова рассказывает, как Григорий Орлов пришел к ней домой после полудня 27 июня и сообщил, что заговор раскрыт, а капитан Пассек арестован. На самом деле, Дашкова знала, что ее информация неверна, поскольку события 1762 года начались ближе к ночи, а Пассек был арестован в девять часов вечера. Эта деталь связана с тем, что она была вынуждена соблюдать правила приличия: в ту ночь у нее был Панин, а во время написания автобиографии она знала о придворных сплетнях, выставлявших Панина ее любовником. Значит, присутствие его у нее в доме среди ночи было бы неприлично, и Дашкова сдвинула время на более раннее. В длинном письме, сочиненном сразу после переворота, Дашкова точно утверждает, что Орлов появился в одиннадцать часов^[123].